Андрей Боголюбский - Николай Воронин

небу. Может быть, в нем нашло отражение представление о самой Богоматери, которая изображалась в литературных памятниках «вельми высокой». Изысканно немногосложное резное убранство храма, в нем трижды повторен образ царя-псалмопевца Давида, «пророчествовавшего» о Богоматери, а ряд женских ликов, сопутствующих посвященным ей храмам, и здесь напоминает о ней.

В этом гениальном произведении андреевских мастеров нас поражает чуткость, с какой их искусство откликалось на темы, волновавшие мысль современников, и ставило свои средства на службу энергичному церковно-политическому строительству Андрея. «Сиа церкви аще не глаголы, но вещьми прославляаше пречистую Богородицу», — говорится в «Слове на Покров»{244}. Но в декорации Успенского собора и Покрова на Нерли налицо и прямая их связь с теми «глаголами» литературы 1160-х годов, которая развивала культ Богородицы. Изображение царя Давида связывается с Житием Андрея Юродивого, в котором доказывалось, что «госпожа молитвенница написана в стисех» псалмов Давида; Андрей Юродивый и Давид упоминаются и в «Службе на Покров»{245}. С культом Богоматери связаны и женские маски, проходящие как скульптурный лейтмотив в декорации всех трех фасадов Покровской церкви. Изображения же львов и голубей, входящих в центральную композицию резного убора, по-видимому, навеяны образами Псалтыри, столь близкой по своему содержанию мыслям самого князя Андрея. Здесь, в Псалтыри, мы видим символическое уподобление врагов Давида льву, а душа пророка постоянно уподобляется голубю или орлу. Образ же зайца или ягненка, терзаемого крылатым зверем грифоном, связанный с образами той же Псалтыри, может восходить к древнейшим сюжетам звериного стиля. Таким образом, можно думать, что искусство и литература 1160-х годов развивались в теснейшем взаимодействии, оплодотворяя и обогащая друг друга: литература приобретала нечто от гармонии архитектурного образа, а архитектура насыщалась глубоким идейным содержанием.

Те же зодчие создали и Боголюбовский замок князя Андрея с его белокаменным дворцом и пышным придворным собором Рождества Богородицы (1158–1165). Здесь нас снова поражает богатство архитектурной мысли зодчих и широта замысла князя. В многосложности ансамбля сказывается типичная особенность композиции русских хором. Храм — в центре, островерхие лестничные башни-терема — по бокам, далее — крылья переходов, соединяющих храм с дворцом, с одной стороны, и с замковой башней — с другой; такова композиция дворца, стоящая в историческом процессе между княжескими теремами Киева X–XI века и причудливым Коломенским дворцом XVII века. Композицией своих частей Боголюбовский дворец может напомнить и резиденции западноевропейских государей XII века, свидетельствуя об определенной общности путей развития феодального быта на Западе и во Владимирской земле. Но это все лишь общие черты и параллели. Андреевские зодчие создают и в этой области архитектуры свое, новое и столь прекрасное, что Боголюбовский дворец равно вызывал изумление и современников-летописцев XII века, видевших это чудо архитектурного искусства, и археологов, открывавших в наши дни его развалины.

Дворцовый собор — также посвященный Богоматери — похож на Покров на Нерли, но, как придворный храм, он значительно торжественнее, а его пропорции массивнее. Внутри храма появились расписанные под мрамор круглые колонны с гигантскими позолоченными лиственными капителями — небывалый в русском зодчестве прием, усиливающий парадность храмового пространства. Роскошные полы были сделаны из создающих эффект золота плит меди, залитых оловом; на хорах и в анфиладах переходов полы были майоликовые. По словам летописца, богатство утвари и внутреннего убранства дворцового Боголюбовского храма равнялось сокровищам Успенского собора. Сложная наружная декоративная отделка собора и всего ансамбля резным камнем, в том числе круглой скульптурой, а также фресковой росписью и золоченой медью, свидетельствует о высоком мастерстве строителей и оригинальности их творчества{246}. По своей красоте и архитектурному мастерству Боголюбовский дворец не уступает лучшим памятникам дворцовой архитектуры средневекового Запада.

Таковы главнейшие памятники андреевской архитектуры и их наиболее примечательные особенности. В них мы наблюдаем удивительно своеобразный, сложный и органический сплав различных по своему происхождению и историческому возрасту художественных и бытовых элементов. Андрей организовал свое строительство по-русски широко. По словам летописи, «приведе ему Бог из всех земель мастеры». Таков был обычный прием больших средневековых строительств, на которых объединялись мастера разных специальностей из разных мест и стран.

Декоративные приемы свидетельствуют об участии в строительстве зодчих, близко знакомых с романским искусством. В. Н. Татищев даже указывает, что зодчие для строительства 1158–1165 годов были присланы по просьбе Андрея императором Фридрихом Барбароссой; возможно также, что это были западноевропейские зодчие, уже работавшие перед тем в Галиче у Ярослава Осмомысла{247}. Во всяком случае, Андрей искал мастеров не в Киеве, жившем византийским наследием. Это была не случайная прихоть, но принципиальная позиция, которая подчеркивала стремление сбросить византийскую опеку и утвердить право Руси на свою дорогу. В этом смысле Андрей как бы предвосхищал художественную политику Ивана III.

Во Владимире рядом с пришлыми зодчими продолжали работать и совершенствовать свое мастерство владимирские зодчие и ремесленники, строившие еще при Юрии. Всей этой обширной строительной работой руководил сам князь. Высокое качество архитектурных памятников строительства Андрея свидетельствует о том, что они — плод напряженной творческой работы, в процессе которой отбрасывались неудачные модели и совершенствовался окончательный проект. Этот отбор, конечно, происходил при ближайшем участии князя. Андрей мог уверенно давать зодчим свои указания — он видел храмы и дворцы Киева, Вышгорода, Переяславля-Русского и других городов Русской земли. Мастерам были предложены для руководства эти «образцы» и освященные двухвековой давностью русские архитектурные приемы. Они ясно сказались во Владимире в плановой и конструктивной схеме храмов, в торжественной двухбашенности соборов, напоминавшей Софию, в композиции дворцового ансамбля по принципу многочленного строения русских хором. В далеком Галиче уже был в это время подобный, но деревянный дворец. Все это чрезвычайно ограничивало роль пришлых зодчих: они были не творцами, но техническими исполнителями построек, дух которых определялся замыслом князя, исходившим из опыта русского искусства, и участием в строительстве своих, владимирских «каменосечцев». Характерной чертой русского гения, проявившейся с исключительным блеском во Владимире и Боголюбове, было высокое чувство архитектурного ансамбля и связи архитектуры с ландшафтом, неизмеримо обогащающее и повышающее художественный эффект постройки.

Народная любовь к декоративной украшенности здания была благодарной почвой для использования романских элементов. Но они легли на русскую архитектурную основу и так органично связались с ней, что приобрели вполне своеобразный русский характер и прошли отсюда через все русское зодчество вплоть до XVII века. Мы видим, таким образом, что с пришлыми зодчими произошло то же, что с иноземцами на Руси в XV и XVI веках — они были столь властно захвачены русской стихией, что памятники, созданные при их участии, оказывались неизменно русскими по духу. На обширном строительстве Андрея владимирские зодчие закончили свою «школу» и стали вполне самостоятельными мастерами своего высокого