Михаил Горбачев - Жизнь и реформы

Все это были люди, которых я выдвигал и которые меня теперь предали. Я категорически отверг их домогательства, заявил, что никаких указов подписывать не буду.

— Вы и те, кто вас послал, обеспокоены ситуацией? Но я не хуже вас знаю обстановку в стране, и она тревожит меня не меньше, чем вас. Считаете, что нужны адекватные меры? Я такого же мнения. Главная из них уже подготовлена — это подписание нового Союзного договора. На заседании Совета Федерации 21 августа намечено обсудить ход выполнения экономической реформы. Вы же все спасение видите в чрезвычайных мерах. Я с этим не согласен. Давайте созывать Верховный Совет СССР, Съезд народных депутатов, раз у части руководства есть сомнения в правильности политического курса. Давайте обсуждать и решать. Но действовать только в рамках Конституции, закона. Иное для меня неприемлемо. То, что вы себя загубите, — черт с вами, но ведь дело может кончиться большой кровью. Не тот стал народ, чтобы мириться с вашей диктатурой, с потерей свободы, всего, что было добыто в эти годы.

На мои доводы последовали рассуждения Бакланова, проникнутые «заботой» о моем здоровье, которое-де сильно подызносилось за напряженные годы перестройки.

— Не хотите сами подписывать Указ о введении чрезвычайного положения, передайте свои полномочия Янаеву, — предложил он. И добавил: — Отдохните, мы сделаем «грязную работу», а потом вы сможете вернуться.

Я, разумеется, отверг это гнусное предложение.

— Тогда подайте в отставку, — проговорил Варенников.

— Не рассчитывайте. Вы, преступники, ответите за свою авантюру! — На этом разговор закончился. Мы попрощались. Когда они уходили, не сдержался и обругал их «по-русски».

Хочу ответить на вопрос, который нередко мне задавался: почему Горбачев не задержал их, у него ведь была вооруженная охрана?

Прежде всего, я рассчитывал, что мой отказ принять ультимативные требования ГКЧП отрезвит зачинщиков заговора. Не раз я удерживал этих людей от опрометчивых шагов, о чем уже писал, и оставалась надежда, что и на сей раз моя твердая позиция окажет свое воздействие. Да, я не терял надежду.

Кроме того, попытка задержать их на даче ничего не решала. Ведь главные заговорщики были в Москве, держали в тот момент в своих руках рычаги власти. Да я и не сомневался, что гэкачеписты позаботились обезопасить развитие событий здесь, в Форосе, от всяких случайностей. Что и подтвердилось. Заранее было предусмотрено все, чтобы наглухо изолировать президента. Отключена связь. Выставлена двойная линия охраны вокруг дачи и со стороны моря. Запрещен выход кого бы то ни было из дачи и допуск на ее территорию. Мои помощники, журналисты, депутаты Верховного Совета пытались проникнуть на дачу, чтобы разобраться в случившемся и, в частности, собственными глазами убедиться, насколько достоверна версия ГКЧП о болезни президента, но это им не удалось.

Называя вещи своими именами, это был арест президента и узурпация его власти. Путчисты понимали, что не заполучат меня в сообщники, но надеялись взять «на испуг», принудить к подписанию указов, придающих легитимный вид их авантюре. Мой решительный отказ сделать это сразу ставил их в положение преступников.

Ночь для них была не простой, как теперь известно. Когда явился «передовой отряд» из Фороса и доложил о результатах, в стане заговорщиков начался разлад. Янаев заколебался, подписывать или нет, потянулся к рюмке. Павлов начал симулировать болезнь. Лукьянов стал спешно готовить запасные позиции. Задумался маршал Язов, позднее сказавший: «Дернул меня черт, старого дурака, в это ввязаться». Раздавались голоса, не остановить ли все это. Но было уже поздно, да и Крючков, те, кто был выделен для предъявления мне ультиматума, слишком далеко зашли, чтобы бить отбой. Именно тогда сказал Бол-дин, что «знает президента, он никогда не простит подобного обращения с ним». Им не оставалось ничего иного, как идти напролом.

Пытаясь хоть каким-то образом придать своим действиям «легитимный» характер, изобрели ложь, что Горбачев якобы в тяжелом состоянии, недееспособен, не может выполнять функции президента. Когда я вернулся из Фороса, врачи рассказали, что у них вымогали документальное свидетельство о моей болезни. Они заявили, что должны прежде всего переговорить с лечащим доктором, но им сказали, что связи с Форосом нет. Плеханов утверждал, что это-де в интересах Михаила Сергеевича, поскольку иначе ему грозит арест. Все-таки медики пошли на сделку с совестью и выдали текст, который вроде бы свидетельствовал об ухудшении моего здоровья в связи с обострением болезни 16 августа 1991 года. Пакет был направлен Плеханову в 17.00 19 августа 1991 года. Словом, вооружили заговорщиков «аргументами» перед печально знаменитой пресс-конференцией.

В своем письме Верховному Совету СССР от 23. августа 1991 года зампремьера Щербаков пишет, что утром 19 августа связался с Янае-вым и попросил его ответить на три вопроса: 1. Имеются ли достоверные доказательства того, что Горбачев по состоянию здоровья не способен исполнять свои обязанности? 2. Что все указы вице-президента и решения ГКЧП полностью согласованы с Лукьяновым? 3. Что ситуация руководством всесторонне осмыслена и не найдено иных возможностей удержать страну от хаоса и массовых беспорядков, кроме как путем введения чрезвычайного положения? На все три вопроса был дан однозначный утвердительный ответ…

Щербакову удалось часом позже связаться с Павловым, и тот подтвердил, что по информации из достоверных источников Президент СССР действительно тяжело болен. Премьер добавил, что в Крым выезжали Бакланов, Шенин, Болдин, Плеханов, которые «…в течение короткого периода времени общались с Горбачевым М.С., принимавшим их лежа в постели. Президент СССР находился в тяжелом состоянии, и по поведению, высказанным словам было видно, что он не в состоянии адекватно воспринимать внешний мир. Р.М.Горбачева также находилась в крайне тяжелом состоянии. Официального заключения о состоянии здоровья еще не было, но врачи сказали о том, что в настоящее время М.С.Горбачев недееспособен, и потребовали сократить время визита до минимума».

Потерпев неудачу в противоборстве с президентом, заговорщики сникли. «Хрущевский вариант» не прошел, и этим объясняется их нерешительность на последующих стадиях. Другим сильнейшим ударом по их замыслам стало твердое противодействие Президента и Верховного Совета России, многих генералов и офицеров, московских и санкт-петербургских властей, видных общественных деятелей, народных депутатов, москвичей.

Вслед за первым поражением в Форосе гэкачеписты потерпели поражение в Москве, и это предопределило провал переворота. Правы аналитики, усмотревшие в этом и более глубокие причины: общество в большинстве своем уже не хотело возвращения к прежним порядкам, созданные в результате перестройки демократические институты, несмотря на свою хрупкость, выдержали испытание, устояли.

Не могу не отреагировать на спекулятивные утверждения, будто я чуть ли не добровольно «отсиживался в теплом местечке», когда в стране разворачивались драматические события.

В следственных материалах по делу ГКЧП перечисляются меры, принятые заговорщиками в целях полной изоляции президента: полностью отключена связь всех видов; заблокирована вся территория — для чего представителю ГКЧП Генералову дополнительно были подчинены 79-й пограничный отряд и 5-я отдельная бригада пограничных сторожевых кораблей; взяты под арест и круглосуточную охрану автоматчиков все транспортные средства; самолет «Ту-134» и вертолет, находившиеся в распоряжении президента в Бельбеке, угнаны; на вертолетной площадке на территории дачи поставлены транспортные средства и пост охраны; то же самое сделано при въездах на дачу; отключена связь службы охраны на территории дачи с подразделениями погранвойск, несущих ее внешнюю охрану! Никто не смог пробиться на дачу и выбраться из нее.

Три дня заточения были для меня самым тяжелым испытанием в жизни, имели серьезные последствия для близких.

Из дневника Раисы Максимовны

Чтобы дать возможность читателю лучше понять наше состояние в дни полной изоляции, позволю себе привести выдержки из дневника Раисы Максимовны, которые были опубликованы 20 декабря 1991 года в «Комсомольской правде».

«18 августа, воскресенье

Где-то около пяти часов ко мне в комнату вдруг стремительно вошел Михаил Сергеевич. Взволнован. «Произошло что-то тяжкое, — говорит. — Может быть, страшное. Медведев сейчас доложил, что из Москвы прибыли Бакланов, Болдин, Шенин, Варенников». — «Кто он, последний?» — спрашиваю. «Генерал, заместитель Язова… Требуют встречи со мной. Они уже на территории дачи, около дома. Но я никого не приглашал! Попытался узнать, в чем дело. Все телефоны отключены. Ты понимаешь?! Вся телефонная связь — правительственная, городская, внутренняя, даже красный «Казбек» — вся отключена! Это изоляция! Значит, заговор? Арест?»