Юрий Жуков - Тайны Кремля

Несколько консервативнее, но только поначалу, проявил себя А. А. Жданов. Хотя и заменил еще в середине января 1939 года одного из старейших деятелей революционного движения В. В. Адоратского на посту директора Института Маркса — Энгельса — Ленина (ИМЭЛ) при ЦК ВКП(б) молодым философом М. Б. Митиным[124], более года сохранял своим первым замом по общим вопросам профессионального аппаратчика П. Н. Поспелова[125]. Уже немолодого по представлениям той поры, сорокалетнего, имевшего за плечами серьезную учебу только в Институте красной профессуры, но зато трудившегося с 1930 года в ЦКК, а с 1937 года — в отделе пропаганды и потому в совершенстве овладевшего неписанными правилами игры, неуклонно действовавшими там, научившегося вести себя, поступать только так, как требовалось.

Лишь в сентябре 1940 года, и скорее всего не по инициативе самого Жданова, как можно с большой долей уверенности предполагать, в УПиА начались, наконец, серьезные перемены. После того, как в силу добавившихся «нагрузок» Андрей Александрович больше не мог лично руководить управлением, ежедневно и постоянно вникая во все рутинные дела, его преемником оказался не Поспелов, которого тотчас направили главным редактором «Правды», а Георгий Федорович Александров[126]. Человек, еще более, нежели Шаталин, чуждый старому аппарату. Выпускник Коммунистического университета преподавателей общественных наук, он несколько лет проработал в Московском институте философии, литературы и искусства (МИФЛИ). Заведовал там сначала философским отделением, а затем кафедрой истории философии, ибо в свои тридцать лет был автором трех Серьезных научных трудов, доктором философских наук. Потом возглавлял редакционно-издательский отдел исполкома Коминтерна (ИККИ), откуда 21 января 1939 года его и перевели в ЦК, утвердили заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации по вопросам пропаганды[127].

Став начальником УПиА, Александров сумел избавиться, правда, лишь два года спустя, от доставшихся ему «в наследство» замов-аппаратчиков, Д. А. Поликарпова и А. А. Лузина. Добился перевода руководителями первого — Всесоюзным радиокомитетом, а второго — Лекционным бюро при Комитете по делам высшей школы. Вместо них привлек близких по духу, взглядам коллег по преподаванию в МИФЛИ литературоведа А. М. Еголина, философов М. И. Иовчука, с которым Георгию Федоровичу довелось сотрудничать и в ИККИ, П. Н. Федосеева[128].

Александров на посту начальника УПиА сразу же положительно зарекомендовал себя, проявив полное понимание требуемого от него. Продемонстрировал — разумеется, с одобрения свыше, и Жданова, и всего узкого руководства — принципиально новый стиль работы. Заставил подчиненных сосредоточить все внимание главным образом на том, что в то время не без основания считалось важнейшим инструментом массовой агитации: на кино, театре, литературе. На том, что в условиях крайне слабо развитой радиофикации, при отсутствии у населения привычки регулярно читать прессу, и позволяло донести до всех — и неграмотных, и полуграмотных, новые идеологические установки в наиболее доступной, образной форме.

Решая эту задачу, Александров утвердил на ПБ всего за четыре последних месяца 1940 года семь подготовленных при его участии в УПиА развернутых постановлений (за 1938 год был одобрен всего один такого рода документ, осуждавший документальный роман-хронику Мариэтты Шагинян «Семья Ульяновых»; в 1939 — два, причем в обоих случаях «обвиняемым» оказался поэт Илья Сельвинский)[129]. Постановлений, которые вынуждали драматургов, прозаиков и поэтов незамедлительно скорректировать свое творчество применительно к новому идеологическому курсу. А выразил же суть перемен, хотя вроде бы применительно лишь к театру, председатель комитета по делам искусства М. Б. Храпченко в статье, далеко не случайно именно тогда опубликованной «Правдой». В ней же прямо отмечалось: «До последнего времени создавалось огромное количество пьес о шпионах и диверсантах. Замечательные люди нашей страны, творцы новой жизни, совершающие героические дела, были отодвинуты в сторону. С каким-то особым усердием некоторые драматурги изображали мерзость, человеческую подлость. Сейчас эта волна сошла»[130].

Для большинства принятых в конце 1940 года постановлений общим, характерным оказались две черты — отсутствие суровых «оргвыводов», а также какой бы то ни было официальной информации о них, не говоря уже о самом содержании. Их не публиковали, препятствуя, тем самым, возможности невольно сделать из них очередной жупел, появление повода для развязывания недопустимой политической кампании. Знакомили с документами кулуарно, лишь тех, кто подвергался критике, да еще руководство Союза советских писателей СССР, а если требовалось, то и ведущих кинорежиссеров. Добивались тем самого важного: именно деятели литературы и искусства, уже от своего имени, обрушивали критику на избранных послужить другим примером.

ЦК ВКП(б) удовлетворялось исключением «порочных» пьес — Анатолия Глебова «Начистоту», Валентина Катаева «Домик», Михайла Козакова «Когда я один», Леонида Леонова «Метель» — из репертуара всех без исключения театров страны да резкой, зачастую невразумительной критикой в «Правде», «Литературной газете», «Советском искусстве». Когда же круг критикуемых начинал выходить за предусмотренные пределы, УПиА пресекал дальнейшую публикацию такого рода статей. Но в отдельных случаях даже косвенные сведения о такого рода постановлениях не выходили за пределы самого узкого круга заинтересованных лиц. Именно так произошло с постановлением от 20 октября 1940 года — о книге уральского беллетриста Н. Борисова «Выговор», и от 29 октября — о сборнике стихов поэтессы Анны Ахматовой «Из шести книг».

Единственным исключением оказалось резкое осуждение фильма режиссеров А. Столпера и Б. Иванова по сценарию Александра Авдеенко «Закон жизни». Сначала, 16 августа 1940 года, на него обрушилась «Правда», несколько дней спустя — ведущие кинематографисты — Г. Рошаль, Ю. Райзман, А. Мачерет во время обсуждения на киностудии «Мосфильм». Только потом к хору критиков присоединился и Сталин, сурово оценив недостатки, главным образом, сценария, на заседании ОБ 9 октября[131]. Потому-то и последовало уже ставшее редчайшим: исключение Авдеенко из ССП, отзыв его из депутатов горсовета Макеевки, наконец, как финал, исключение из рядов ВКП(б). И все же, что и характеризовало новый период в жизни страны, писателя не репрессировали. Три года спустя, сочтя, что он «исправился», «осознал» свои ошибки, ему позволили вернуться в журналистику, разрешив публиковаться в «Красной звезде». Еще годом позже открыли дверь в литературу, напечатав в журнале «Новый мир» его роман «Большая семья», и вновь приняли в партию.

Как можно легко догадаться, причиной столь яростной атаки на Авдеенко послужило выступление лично Сталина на заседании ОБ, куда пригласили многих писателей, драматургов, кинорежиссеров. А среди них и тех, кто поторопился выслужиться, показать, что он святее самого папы. И все же накал страстей, продолжавшийся полтора месяца, в значительной степени принижался тем, что те же газеты одновременно, и в значительно большей степени уделяли внимание новым романам «Тихий Дон» Шолохова, «Последний из удеге» Фадеева, «Два капитана» Каверина, творчеству Маяковского, Блока в связи с их юбилеями.

Совершенно иным, что подчеркивало лишь противоречивость и сложность происходившего процесса обновления высшего слоя руководства аппарата ЦК ВКП(б), оказалось положение в КПК. Там первым заместителем А. А. Андреева, сменившего в марте 1939 года Н. И. Ежова, а на деле — единственным, как показала практика, вершителем всех партийных следственных дел, ведшихся этой комиссией, утвердили откровенного обскуранта, явного сторонника репрессивных методов М. Ф. Шкирятова[132]. Обладая всего лишь начальным образованием, нормальную учебу ему заменила восемнадцатилетняя «школа» партийной работы, в которой он последовательно прошел все ступени, начиная с низшей. Однако основной опыт, как выяснилось — весьма необходимый для дальнейшей успешной карьеры Шкирятов приобрел в партколлегии КПК при пресловутом Ежове.

Шаталин удерживался «наверху» вплоть до опалы своего покровителя, Маленкова — до февраля 1955 года. Шкирятов — до своей смерти, последовавшей в 1954 году. Менее других повезло только Александрову. Он пал жертвой межгрупповой борьбы в узком руководстве в 1947 году.

Не менее показательными для доказательства установления стабильности в высшем эшелоне партийной структуры власти служат и сроки пребывания на своих постах первых секретарей ЦК компартий союзных республик, а также приравненных к ним по положению первых секретарей московской и ленинградской парторганизаций. Многие из них, избранные впервые или переизбранные в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) от 29 марта 1938 года, проработали по семь-восемь, а то и более лет. Например, Н. С. Хрущев на Украине, при десятимесячном перерыве — до 1950 года, П. К. Пономаренко в Белоруссии — до 1948 года. М. Д. Багиров в Азербайджане и Г. Арутинов в Армении — до 1953 года, К. И. Чарквиани в Грузии — до 1952 года, А. А. Кузнецов в Ленинграде — до 1946 года, А. С. Щербаков в Москве — до 1945 года. Избранные в 1940 году Н. Каротамм в Эстонии — до 1948 года, Бородин в Молдавии — до 1949 года, Я. Калнберзин в Латвии — до 1959 года, а Снечкус в Литве — до 1974 года.