Блог «Серп и молот» 2019–2020 - Петр Григорьевич Балаев
Блог «Серп и молот» 2019–2020 читать книгу онлайн
Перед тем, как перейти к непосредственно рассмотрению вопроса о Большом терроре, нужно оговорить два важных момента.
Первый. Самого по себе факта Большого террора, расстрелов по приговорам несудебного незаконного органа 656 тысяч человек и заключению в лагеря на срок 10 лет еще примерно 500 тысяч человек, т. е. тяжелейшего преступления перед народом СССР, как факта не существует по определению. Некоторые особенно отмороженные правозащитники до сих пор носятся с идей проведения процесса над КПСС (правильней будет — ВКП(б)) по типу Нюрнбергского. Эту идею я поддерживаю, голосую за нее обеими руками. Я страстно желаю, чтобы на открытый судебный процесс были представлены те доказательства репрессий 37–38-го годов, которые наши профессиональные и не очень историки считают доказательствами массовых расстрелов и приговоров к 10 годам заключения более чем миллиона ста тысяч граждан СССР. Даже на процесс, который будут проводить судьи нынешнего нашего государства. Но моё желание никогда не сбудется. Попытка провести такой процесс уже была, уже были подготовлены доказательства, которые сторона, обвинявшая КПСС в преступлениях, хотела представить на суд. Да чего-то расхотела. А пока такой процесс не состоялся, пока не дана правовая оценка тем доказательствам, которые свидетельствуют о масштабных репрессиях 37–38-го годов, факт Большого террора любой грамотный историк может рассматривать только в виде существования этого факта в качестве политического заявления ЦК КПСС, сделанного в 1988 году. Мы имеем не исторический факт Большого террора, а исторический факт политического заявления о нем. Разницу чувствуете?
Второе. Историки в спорах со мной применяют один, убойный на их взгляд, аргумент: они работают в архивах, поэтому знают всю правду о БТ, а я — «диванный эксперт», в архивы не хожу, поэтому суждения мои дилетантские. Я, вообще-то, за столом работаю, а не на диване — раз, и два — оценивать доказательства совершенных преступлений, а БТ — это преступление, должны не историки, а криминалисты. Занимаясь вопросом БТ до того, как доказательствам его существования дана правовая оценка, историки залезли за сферу своей компетенции. Я себя к профессиональным историкам не причислял никогда и не причисляю, зато я имею достаточный опыт криминалиста. Как раз не та сторона в этом вопросе выступает в роли дилетанта.
Как раз именно потому, что я имею достаточный опыт криминалиста, я категорически избегаю работы в архивах по рассматриваемому вопросу. По нескольким причинам. Я сторона заинтересованная, я выступаю в качестве адвоката, и не стесняюсь этого, сталинского режима. Заинтересованная сторона в архив должна заходить и документы в нем изучать только в ситуации, приближенной к условиям проведения процессуального действия, т. е. в присутствии незаинтересованных лиц, с составлением соответствующего акта.
(П. Г. Балаев, 18 февраля, 2020. «Отрывки из „Большого террора“. Черновой вариант предисловия»)
-
Наступило жуткое молчание.
— Надо убрать, потом склеить, — пробормотал потрясенный профессор. Доцент вдруг зарыдал.
— Вы разбили самое дорогое, что я имел, — причитал он сквозь слезы.
Сын Ошмана вдруг схватил доцента за плечо и крикнул:
— Ты нарочно подсунул отцу разбитый бюст. Я видел, как он развалился прежде, чем упал на пол.
Доцент молча сбросил его руку, повернулся и вышел. Следом ушли перепуганные гости. Ночью всех арестовали. Сначала предъявили всем статью 58, пункты 8, 10, 11 (терpop, контрреволюционная агитация и организация), но до суда дело не дошло, а ОСО (Особое совещание) дало профессору и его жене по три года, детям и гостям — по пять лет. Всем — за контрреволюционную деятельность. Доцент стал заведующим кафедрой.»
Посмеялись над необразованным доцентом и над тем, что профессор, разбивший бюст, получил 3 года, а дети и гости, которые только рядом стояли — 5 лет?
Это сегодня профессоров и разных врачей сажают исключительно за уголовные преступления, как торговля наркотическими препаратами, например, а при Сталине — только за контрреволюцию, больше ни за что, только за разбитые бюсты.
В «Троцкизме» я приводил выдержки из инструкции о работе «троек ОСО», подписанной еще Фриновским:
«Изъятие уголовно-деклассированного элемента производить повседневно, не допуская производства массовых операций или кампанейства. На тройках внимательно изучать все обстоятельства каждого рассматриваемого дела…»
Какая к чертовой матери 58-я статья? Вот то, что профессора могли прихватить тупо за взятки, а его семью за то, что знали и молчали — вероятней всего. И не в лагерь их отправили, а только сослали:
«Соловецкое начальство давно заказывало хорошего хирурга, и так было довольно присылкой Ошмана, что разрешило этой уважаемой семье жить вместе в одной комнате в поселке вольных. Сын — инженер-химик — был устроен в проектно-сметное бюро (ПСБ), Нина — в театр, где с восторгом встретили известного баритона Привалова.»
Я представляю, как бы удивился прокурор, надзирающий за соблюдением законности в лагере: «А где заключенный Ошман? Живет на воле с семьей, а не в лагере находится? А как же приговор? Кто его отменил?»
Вообще, удивительно «жестоким» был сталинский режим! Мало того, что всю семью в одно место сослали, так еще хирургу нашли работу хирурга, инженеру — работу инженера, дочке-пианистке — работу за роялем, а зятю-баритону — работу певца! Эксплуататоры! Озверевшие чекисты!
Сам же Юрий Чирков с работой уборщика в больнице не справился, больница была большая, очень много полов нужно было мыть и подоконников протирать, очень тяжелая работа. Юношу перевели в санитары. И там недолго проработал, объяснил, что его ранимую душу сильно тронул психический припадок сумасшедшей украинки, посаженной за людоедство — съела своих детей во время Голодомора. После больницы его перевели работать в библиотеку, там его другие заключенные стали готовить к сдаче экзаменов по программе средней школы. Сам Юрочка был вундеркиндом, интересовался не только школьной программой:
«В одно из посещений библиотеки Бобрищев-Пушкин, увидев, что я читаю книгу „Конституции буржуазных стран“, спросил, какая из них мне больше по нраву. Я объяснил, что прочитал пока только австрийскую и начал бельгийскую, поэтому не имею данных для сопоставления. Тогда старик перегнулся через барьер и сказал: „Лучшая из них та, которая дает право обвиняемому отказаться от дачи показаний, то есть если человек не хочет давать показания, то вся мощь государственного аппарата не может заставить его. Это великое право защиты личности от государства“. Я был озадачен: такое право показалось мне фантастическим, поскольку известно было, как в процессе следствия выбивались показания. В тот раз я не успел прочитать много конституций, так как книгу эту вскоре в связи с подготовкой новой Конституции Сталиным изъяли, но потом я установил существование такого конституционного права в некоторых странах.
Старый юрист еще не раз озадачивал меня. Летом 36-го, когда шел процесс Зиновьева–Каменева и других бывших лидеров, он присел ко мне на скамейку в сквере и спросил, знаю ли я, что в кодексе Юстиниана написано: „Всякое сомнение в пользу обвиняемого“? Я не знал. Бобрищев-Пушкин рассказал мне о кодификации римского права, выполненной в VI веке византийским императором Юстинианом, и об основном положении справедливого судопроизводства — презумпции невиновности. Согласно законодательствам зарубежных стран, обвиняемый считается невиновным до тех пор, пока его вина не будет доказана объективными, неопровержимыми доказательствами. Он же сам не обязан доказывать свою невиновность. Генеральный прокурор Вышинский, учитывая выдвинутый Сталиным тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения к коммунизму, разработал теорию о значении признания обвиняемого в ходе следствия, согласно которой признания обвиняемого достаточно для установления его виновности. Поэтому целью следствия стало любой ценой получить признание обвиняемого, что значительно проще, чем поиск объективных доказательств вины.»
Какие мрази, эти реабилитированные «жертвы сталинизма», согласитесь!
* * *
В конце 36-го года в лагере сменился начальник культурно-воспитательной части (КВЧ), им стал человек с фамилией Пендюрин. Юрочка Чирков бегал по библиотеке и кричал, коверкая фамилию своего нового начальника: «Пень-дурин!». Смешно дурачку было. Дурачку уже 17 лет вот-вот стукнуть должно было, а ума так и не прибавилось.
Пендюрин начал разбираться со штатом КВЧ и обнаружил, что в библиотеке болтается много придурков, ничем не занятых, отлынивающих от общих работ, решил штат сократить. Состоялась беседа Пендюрина с Юрочкой:
«Пень-дурин принял меня в архиве, листая „Орлеанскую деву“ Вольтера с иллюстрациями в стиле французского распутства. Разговор сразу начался с угроз. Я спокойно и подчеркнуто вежливо отвечал, что в кремле больше половины заключенных не работает и если я буду вместо работы учиться, то это не будет нарушением режима, что ему как начальнику культурно-воспитательной части мое поведение должно импонировать: я за год выполнил программу 8-го и 9-го классов средней школы, то есть я не опускаюсь, а повышаю свой культурный уровень. Начальник смотрел мутно и молчал. Я тоже молчал. Наконец он тихо сказал: „Распустили вас. Скоро подтянем. А пока на торф пойдешь“. Я повернулся и, не ожидая разрешения, вышел из архива, из библиотеки.»
Найдите какого-нибудь бывшего зэка, сидевшего на зоне при нашем «демократическом режиме» и попросите это прокомментировать. Я комментировать не буду. Даже я, давно занимаясь временем Сталина, понимая, что сталинский режим был архилиберальным, если можно так выразиться… Да еще учтите, что это писал человек, который хотел изобразить сталинизм пострашнее.
Вместо работы он будет учиться!!! На зоне!!! И это нарушением режима не будет!!! Ну, якорный ты причал! Ну кто ж
