Александр Шубин - Великая Испанская революция

Антонов-Овсеенко позволил себе заступиться за федерализм в беседе с президентом Испании, но 23 ноября 1936 г. констатировал неудачу этой попытки: «Асанья отверг мои указания о необходимости пойти навстречу националистическим стремлениям некоторых провинций, стремлениям, которые, как мне было ясно, должны были возрасти с развитием революции и ослаблением центрального правительства»[310]. Но Асанья не хотел ни того, ни другого, и интерпретировал мнение консула по-своему: «Когда президент Асанья переехал в Барселону, Антонов-Овсеенко говорил с ним и сказал, что Правительству стоило бы предупреждать националистические стремления некоторых провинций, так как они имели свойство расти по мере развития революции и ослабления центральной власти»[311].

Антонов-Овсеенко хорошо помнил, чем обернулась недооценка национального фактора во время гражданской войны на Украине в 1919 гг.[312] Он не оставлял своих попыток «вразумить» страдающих великодержавием испанских политиков. При этом советский консул считал, что в проведении своего курса он заручился поддержкой высшего советского руководства. Он говорил Эренбургу: «В Москве считают, что в интересах Испании сближение Каталонии с Мадридом. Мне говорили, что я должен попытаться урезонить анархистов, привлечь их к обороне, у них, черт побери, огромное влияние… Да вы это знаете лучше меня. Но вот инстанция согласилась, это замечательно!»[313]

Испанские политики не желали идти на уступки в Каталонском вопросе, а министр финансов Х. Негрин и вовсе отреагировал на слова Антонова истерически. На обеде, который проходил в торговом представительстве СССР и на котором присутствовали Прието, Негрин, Таррадельяс, Абад де Сантильян, Коморера, Мальков, Антонов-Овсеенко и Сташевский, Антонов-Овсеенко стал защищать позиции каталонцев. Это вызвало реплику Негрина: «он, Антонов, больше каталонец, чем сами каталонцы», и добавил что-то о бюрократизме советского консула. Антонов резко ответил, что он «революционер, а не бюрократ». «Тогда Негрин сказал, что после слов Антонова ему остается только подать в отставку, т. к. он может бороться с басками или каталонцами, но не хочет бороться против СССР. Утверждение Антонова Негрин истолковал таким образом, будто СССР не одобряет его линию поведения, и поэтому он уходит. Действительно, на следующий день стало известно через Прието, что в тот же вечер Негрин пытался дозвониться до Кабальеро, но не нашел его. В течение обратного полета Негрин повторял всем подряд, что он не может работать в таких условиях и должен уйти»[314]. Впрочем, Негрин не ушел. Он нашел поддержку своей линии в советском посольстве, где не были согласны с советским консулом. Против активной позиции консула выступал советник посольства Л. Гайкис, который в мае 1937 г. стал послом.

При этом финансовая политика Негрина действительно создавала проблемы для Каталонии, что признает даже его апологет А. Виньяс: «Отказ в предоставлении валюты вынудил Правительство Каталонии мобилизовать собственные „резервы“ на приобретение продуктов за рубежом»[315]. Жесткая финансовая линия министра финансов подрывала экономическое единство Республики.

Советские военные советники, так же как и консул, были недовольны противоречиями Центра и Каталонии и не спешили встать именно на сторону Центра: «Недоговоренность каталонцев с центральным правительством, постоянное проявление недоверия друг к другу затягивают и срывают необходимые и полезные мероприятия»[316].

Главные противоречия, которые возникали между правительством Испании и Каталонией, были связаны с распределением оружия и боеприпасов. И это при том, что ситуация с боеприпасами становилась критической. В начале октября на бойца приходилось только до 30 патронов. Предприятия изготовили 4 миллиона гильз, но не было пороха, чтобы их набить. Мадрид направил в Каталонию только 1,5 миллиона патронов, полученных от импорта[317]. В конце октября было поставлено еще 440 тыс. патронов, но они вскоре вернулись в Мадрид вместе с дивизией Дуррути.

Возможности испанской промышленности были ограничены, тем более, что она пока только перестраивалась на военный лад. Но правительство распоряжалось старыми военными запасами, а затем стало получать советскую военную помощь. Арагонский фронт претендовал на ее часть. Гарсиа Оливер в беседе с Антоновым-Овсеенко передавал ему недоумение трудящихся: «Ты видишься каждый день с русским консулом. Где же помощь от России?» Оливер был «очень раздосадован тем, что всякая помощь минует Барселону»[318].

Антонов-Овсеенко считал, что эти политические мотивы мешают ведению войны. «На этом фронте нет танков и нет ни одного современного самолета»[319]. Военная помощь Каталонии не оказывается, хотя она «свои обязательства выполняет аккуратно (я это утверждаю)»[320].

Представитель ОСПК Пьеро конфиденциально разъяснял мотивы премьер-министра: он «отказывается дать оружие Каталонии, так как оно попадет к ФАИ. И так как дело Каталонии — только пассивная оборона»[321]. Таким образом, в центре и не рассчитывали, что Арагонский фронт сможет наступать при такой нехватке боеприпасов и бедном техническом оснащении.

Особенностью колонн НКТ и ПОУМ была принципиальная приверженность милиционной демократии: командиры избирались, колонны поддерживали связь с организациями трудящихся в тылу, ответственными за обеспечение колонн. Культивировалось коллективистское фронтовое братство[322]. Кандидатов на свободные командные должности выдвигали комитеты подразделения[323].

Нечто подобное существовало и на других фронтах, но для анархистов милиционная самоорганизация вытекала из их принципов и воспринималась как неотъемлемая составляющая революции. Соответственно, делом принципа был и вопрос о боевых качествах милиции. Насколько боеспособна милиция и эффективны коллективизированные предприятия — настолько верны принципы анархо-синдикализма и самоуправленческого, левого социализма (и, следовательно, — ошибочны идеи коммунистов и социал-либералов). Не удивительно, что милиция Арагонского фронта оказалась в центре идеологических дискуссий.

Профессиональный военный полковник Х. де ла Бераса так оценивал анархо-синдикалистскую милицию: «С военной точки зрения — это хаос, но это хаос, который работает»[324]. Боеспособность милиции поддерживало также осознание справедливости существовавших в ней отношений. Д. Оруэлл писал о своих впечатлениях от службы в милиции: «Для испанских милиционеров, пока они существовали, существовал и некий микрокосм бесклассового общества. В этом сообществе не было никого, кто действовал бы из-под палки. Когда был недостаток всего, но не было привилегий и чинопочитания, каждый получал, возможно, грубый прообраз того, как будут выглядеть начальные стадии социализма»[325].

Коммунисты и их союзники упрекали анархистов и «троцкистов» в том, что те не могут решить «легкую» задачу наступления в Арагоне. Пытаясь доказать тезис о низкой боеспособности анархо-синдикалистских формирований, один из лидеров коммунистов Д. Ибаррури писала: «Арагонский фронт оставался неподвижным на протяжении многих месяцев»[326]. Мы увидим, что пассивность Арагонского фронта — миф. Но даже если так — пока другие фронты отступали, анархо-синдикалисты, не имея авиации и советских танков, по крайней мере смогли обеспечить устойчивость этого фронта, а вот их оппоненты позднее допустили его прорыв франкистами в 1938 г. Арагонский фронт прикрывал промышленную Каталонию и аграрный Арагон. И уже это было принципиально важно для победы.

Первоначально милиция была добровольческой. Однако уже в начале августа развернулась борьба за мобилизацию в Каталонии. Причем за нее выступили как раз анархистские лидеры Дуррути и Гарсиа Оливер, хотя для мобилизуемых не хватало оружия[327]. Но у них были иные мотивы — они опасались, что ОСПК произведет в тылу ползучий переворот. Гарсиа возмущался, кричал на Эренбурга: «В тылу укрываются коммунисты и социалисты, они выживают из городов и деревень ФАИ»[328]. С одной стороны, все силы нужно было отдавать фронту. С другой, тыловые формирования гарантировали прочность политических позиций партии или профсоюза.

ОСПК выдвинула лозунг: «Разоружение тыла». Но даже Антонов-Овсеенко считал, что этот лозунг был выдвинут «по-дурацки». Нужно было бороться за «перераспределение и оформление вооруженных сил». Ведь какие-то вооруженные силы нужно держать в тылу. Компанис тоже выступил против этого лозунга, полагая, что тыл и так уже был в достаточной степени разоружен[329]. Но каждая партия хотела быть уверенной, что пока ее бойцы сражаются на фронте, силовые структуры не помогут оппонентам переделить власть.