Век Вольтера - Уильям Джеймс Дюрант

так думает, не всегда так думал, но в конце концов он вынужден уступить».112 «Есть ли Бог?» Да, как Разум, стоящий за «порядком, невероятным искусством, механическими и геометрическими законами, царящими во Вселенной»;113 но этот Высший Разум известен нам только в своем существовании, а не в своей природе. «Несчастный смертный! Если я не могу понять свой собственный интеллект, если я не могу знать, чем я одушевлен, то как я могу быть знаком с тем невыразимым интеллектом, который зримо руководит вселенной?… Но мы — его работа».114 Вольтер склонен считать, что никогда не было творения во времени, что мир существовал всегда, «всегда исходил из той первобытной и необходимой причины, как свет исходит от солнца», и что «природа всегда была одушевлена».115 Он по-прежнему верит, что во Вселенной есть замысел, Провидение, которое направляет целое, но позволяет частям — включая каждого человека — двигаться самостоятельно.116 И он заключает: «Если вы скажете мне, что я ничему вас не научил, вспомните, что я начал с того, что сообщил вам о своем невежестве».117

Озадаченный философ начал завидовать тем, кто никогда не думал, а только верил и надеялся. И все же он вернулся к мнению Сократа о том, что жизнь без мыслей недостойна человека. Свои колебания между этими взглядами на жизнь он выразил в книге L' Histoire d'un bon Brahmin (1761):

Однажды в своих странствиях я случайно встретился с пожилым брамином. Этот человек обладал большим пониманием, большой образованностью… и большим богатством…

«Я бы хотел, — сказал он мне однажды, — чтобы я никогда не родился».

«Почему?» спросил я.

«Потому что я учился все эти сорок лет и обнаружил, что столько времени потеряно. Хотя я учу других, я ничего не знаю… Я существую во времени, не зная, что такое время. Я помещен, как говорят наши мудрецы, в пределы между двумя вечностями, и все же не имею ни малейшего представления о вечности. Я состою из материи. Я мыслю, но никогда не мог понять, что именно порождает мысль…. Я не знаю, почему я существую, и все же каждый день ко мне обращаются за решением этой загадки. Я должен дать ответ, но не могу сказать ничего удовлетворительного по этому вопросу. Я много говорю, а когда заканчиваю говорить, остаюсь в замешательстве и стыжусь того, что сказал»…

Состояние, в котором я увидел этого доброго человека, вызвало у меня настоящую тревогу…. тот же день у меня состоялся разговор с пожилой женщиной, его соседкой. Я спросил ее, была ли она когда-нибудь несчастна из-за того, что не понимает, как была создана ее душа. Она не поняла моего вопроса. Она ни на одно мгновение в жизни не задумывалась об этих предметах, над которыми так мучился добрый брамин. Она от всего сердца верила в метаморфозы своего бога Вишну и, если ей удавалось раздобыть немного священной воды Ганга, чтобы совершить омовение, считала себя самой счастливой из женщин.

Пораженный счастьем этого бедного существа, я вернулся к своему философу, к которому и обратился:

«Неужели вам не стыдно быть таким несчастным, когда в пятидесяти ярдах от вас живет старый автомат, который ни о чем не думает и живет в довольстве?»

«Вы правы, — ответил он. «Я тысячу раз говорил себе, что буду счастлив, если стану таким же невежественным, как мои старые соседи, и все же это счастье, которого я не желаю».

Ответ брамина произвел на меня большее впечатление, чем все, что было сказано ранее…. Я пришел к выводу, что, хотя мы можем придавать большое значение счастью, мы придаем еще большее значение разуму. Но после зрелого размышления… я все же решил, что предпочесть разум счастью — большое безумие».118

VIII. ВОЛЬТЕР БИГОТ

В похожем настроении Паскаль решил подчинить свой лишенный логики интеллект католической церкви как организации, которая на основе долгого опыта нашла сочетание доктрины и ритуала полезным для нравственности и утешительным для удивления и скорби. Вольтер не зашел так далеко, но в свои семьдесят лет он смущенно двигался в этом направлении.

Он начал с того, что примирился с общей желательностью какой-либо религии. Когда Босвелл спросил его (29 декабря 1764 года): «Не хотите ли вы, чтобы у вас не было общественного богослужения?» Вольтер ответил: «Да, от всего сердца. Пусть мы собираемся четыре раза в год в большом храме, с музыкой, и благодарим Бога за все его дары. Есть одно солнце, есть один Бог; пусть у нас будет одна религия; тогда все люди станут братьями».119 Солнце предлагало ему, так сказать, полпути к Богу. В мае 1774 года, в возрасте восьмидесяти лет, он встал до рассвета и вместе с другом поднялся на вершину, чтобы увидеть восход солнца с соседнего холма; возможно, он читал Руссо. Достигнув вершины, измученный и потрясенный славой торжествующего солнца, он опустился на колени и воскликнул: «О могущественный Бог, я верю!» Но Вольтер, поднявшись на ноги, сказал: «Что касается месье сына и мадам его матери, то это уже другой вопрос!»120

Постепенно он пошел дальше и согласился разрешить духовенство, которое должно было учить народ нравственности и возносить молитвы к Богу.121 Он признавал, что епископы во Франции и Англии принесли определенную пользу в организации социального порядка; но кардиналы были слишком дороги, и от них следовало бы отказаться. Он с нежностью относился к простому приходскому священнику, который вел сельский реестр, помогал бедным и устанавливал мир в неблагополучных семьях; таких куре должны больше уважать, лучше оплачивать и меньше эксплуатировать их церковные начальники.122 В минуты великодушия старый кающийся был готов увеличить число религиозных собраний с четырех раз в год до одного раза в месяц и даже в неделю.123 Должны быть молитвы и благодарения, акты поклонения и уроки нравственности; но никаких «жертвоприношений», никаких просительных молитв, и пусть проповеди будут короткими! Если у вас должны быть религиозные картины или статуи, пусть они посвящены не сомнительным святым, а героям человечества, таким как Генрих IV (спасающий своих любовниц). И никаких сверхъестественных догм, кроме существования справедливого Бога.