Сергей Волков - 1918 год на Украине

И глубоко не прав был граф Келлер, когда в своем письме к Алексееву писал, что… здесь (на Украине) часть интеллигенции держится союзнической ориентации, другая, большая часть – приверженцы немецкой ориентации, но те и другие забыли о своей русской ориентации. По отношению к нашей мягкотелой интеллигенции это было, пожалуй, верно; но организаторы и члены союза «Наша Родина» и чины Южной армии именно держались чисто русской ориентации, то есть думали прежде всего о спасении России и столь же охотно, и даже еще охотнее, воспользовались бы помощью союзников, если бы в то время союзники были в состоянии им помочь. Но в то время они не могли этого сделать, даже для Добровольческой армии, а потому, казалось бы, если бы вожди добровольцев имели действительно только «русскую ориентацию», то им следовало бы открыто пользоваться теми ближайшими средствами и источниками спасения России, которые были более доступны и находились, волею судьбы, в руках немцев.

Мы преклонялись перед духовною мощью Корнилова и его сподвижников, мы умилялись над геройством «Ледяного похода», мы восторгались успехами Добровольческой армии, радовались их победам и всемерно им содействовали, – а там отвергали протянутую руку и клеймили нас кличкой едва ли не изменников и предателей России. И конечно, такое слепое и непримиримое отношение Добровольческой армии к остальным русским людям больше удерживало приток к ней офицеров и добровольцев – истинных, а не партийных патриотов, чем создание Южной армии.

* * *

Но, конечно, немцы постарались иметь свой глаз и в нашей армии. Придя как-то в один из первых дней существования нашего «штаба», помещавшегося тогда в двух комнатах гостиницы, я увидал там некоего подполковника Бермондта, [61] коего мне представили, как и остальных чинов штаба, полковники Чеснаков и Вилямовский. Статный, с отчетливой военной выправкой, темноглазый и темноволосый, с черными длинными усами и открытым взглядом, Бермондт производил приятное впечатление. Он был несколько раз ранен германскими пулями на войне, два раза сильно контужен, что отразилось на его нервной системе, и возбуждение его поэтому доходило иногда до границ невменяемости.

Через несколько дней кто-то из знакомых офицеров говорит мне: «А ведь у вас служит немецкий агент, да к тому же и самозванец». – «Кто такой?» – «Бермондт. Он вовсе не подполковник, а корнет и состоит у немцев на службе».

Говорю об этом нашим двум полковникам. Они отвечают: «Мы знаем, что у него действительно хорошие отношения и связи с немцами. Но он безусловно русский человек и монархист; отлично умеет разбираться в политических убеждениях офицеров, говорить с ними, разъяснять им положение и привлекать их в наши ряды; к тому же ненавидит всей душой большевиков, что доказал уже своими действиями, и прекрасно умеет разоблачать их агентов»…

Призываем Бермондта, спрашиваю: «С какого времени вы имеете чин подполковника?» Отвечает: «Я корнет Его Величества». – «То есть как так?» – говорю я. «Да. Я при Государе Императоре был только корнетом. Был представлен к производству в такой-то (не помню уже, в какой именно) чин, а при Керенском к производству в подполковники; знаю, что производство состоялось, но официальной бумаги, вследствие захвата власти большевиками, не получил». Ответ, прямой и честный, меня обезоруживает, хотя, может быть, это все и выдумки. (Я и до сих пор не знаю, правда ли это?) Рассуждаем так: от немцев нам скрывать нечего; выгонять этого человека, в своем роде нам полезного, и из-за этого поссориться, может быть, с немцами нам нет никакого основанная. А глаз за ним иметь будем.

Должен здесь присовокупить, что, если у Бермондта и были недостатки: он любил сорить деньгами, впрочем, не в свою пользу, а для пропаганды и для кутежей с молодыми офицерами, любил с ними выпить и таким путем узнавать сущность их взглядов, то, с одной стороны, в недобросовестном пользовании деньгами в свою пользу мы его упрекнуть не могли, а равным образом в тайных нам вредных сношениях с немцами уличить его не пришлось (да и не было в том надобности, ибо мы действовали совершенно относительно них открыто), и я до сих пор не знаю, был ли он действительно их агентом или нет.

Но каково же было мое удивление, когда, больше года спустя, будучи в Италии или Швейцарии, я узнал из газет, что во главе русско-немецкой армии, организованной фон дер Гольцем, стоит «генерал князь Авалов-Бермондт»!! Пишу друзьям в Берлине, тот ли это самый Бермондт, который был у нас в Южной армии. Оказывается – тот самый. И я, помнится, подумал: «Плохи же дела, если немцам пришлось во главе столь серьезного предприятия поставить такого мелкого человека. Неужели они не могли найти настоящего русского генерала с именем, а должны были прибегнуть к помощи авантюриста, самодельного генерала и бывшего своего, вероятно, мелкого агента?» Впрочем, патриотизм Бермондта мне не внушает сомнения и, при надлежащей опеке, он, несомненно мог быть прекрасным орудием. На первые же роли он, как и показал опыт, непригоден.

В штабе Южной армии его органически не переносил мой старый товарищ по полку и друг полковник A.B. Молоствов. [62] Молоствов, давно бывший в отставке при объявлении войны, попал потом в ополчение и перед революцией командовал ополченской дивизией в Одессе. Человек совершенно не боевой, он был честнейшим и порядочнейшим человеком, добросовестным офицером, отличным администратором и сумел организовать свою дивизию прекрасно, подобрав отличный состав офицеров, в большинстве гвардейских, своих старых знакомых и товарищей, и поддерживать среди них старую дисциплину и бодрый дух. При всем том это был человек весьма скромный.

Выйдя при Керенском в отставку, он приехал в Киев, и мне удалось уговорить его поступить в штаб Южной армии на должность заведующего хозяйственной частью штаба, на что он согласился, мне кажется, не столько чтобы иметь заработок, средств у него не было никаких, сколько из патриотизма, с одной стороны, и, главное, из дружбы ко мне лично и желания мне помочь.

Действительно, получать деньги от вчерашних врагов мне было крайне тяжело само по себе; денег этих было очень мало, надобно было обращаться с ними очень экономно и, главное, следить за тем, чтобы они не пропадали, не расхищались, не шли в карманы частных лиц непроизводительно, словом – не растрачивались зря. Имея на этом деле Аркадия Молоствова, я мог спать спокойно и знать, что никаких злоупотреблений не будет. Так оно и вышло на деле, и я сохранил самую благодарную память Молоствову, этому честному русскому человеку и патриоту, за понесенный им чрезвычайно нелегкий и ответственный труд. Он умер в Киеве, от какой-то болезни, в начале 1919 года, как я позже узнал. Мир праху твоему, добрый друг и честный русский патриот!

Выше я назвал Бермондта авантюристом. Но я должен сказать, что, задумываясь подчас над начатым делом, я тогда сам сознавал, что все дело Южной армии пока что – авантюра. Обещанной немцами суммы было достаточно разве что на содержание штаба, перевозку чинов армии в Богучарский уезд, содержание вербовочных наших бюро в других городах и небольшой воинской части в течение двух-трех месяцев. У нас не было ни популярного начальника, намеченный нами тогда в командующего армией генерал Арсеньев был в Петрограде под арестом у большевиков, и нам так и не удалось его оттуда добыть, не было и начальника штаба. Все это я сознавал, меня угнетало все это, и все-таки я сознательно пошел на эту авантюру, считая, что это лишь пробный камень для определения истинных намерений и желаний немцев. Я полагал, и не без основания, что если дело пойдет успешно, то они дадут и нужные средства, и вооружение, и обмундирование, и снаряжение из русско-украинских складов.

Начальником штаба пришлось взять генерала Шильдбаха, [63] бывшего командира лейб-гвардии Литовского полка и георгиевского кавалера. Шильдбах в то время состоял где-то в Прилуках на украинской службе негласно и собирался поступить в ряды предполагавшейся к созданию украинской армии. Он был офицером Генерального штаба, и я знавал его молодым капитаном в Петербургском военном округе. Никого более подходящего на эту должность в Киеве в то время не оказалось, дело не терпело отлагательства, и мы решили его взять: он был, по крайней мере, не совершенно мне незнакомый человек, а служебный стаж его, казалось, говорил в его пользу. Только после этого я узнал, что он в рядах своего собственного лейб-гвардии Литовского полка был вовсе не популярен и что Георгиевский крест, заслуженный им во главе полка, считался этим самым полком вовсе не заслуженным. С его вступлением в должность начальника штаба дело организации штабов и снабжения армии пошло несколько лучше; но все-таки все вымаливать у немцев приходилось лично мне, и Шильдбах не проявил должной энергии и оказался не на высоте.