Евгений Тарле - Сочинения. Том 3

Суконное производство, утверждают (в 1811 г.) промышленники в г. Тарасконе, не может долго просуществовать, если не восстановят прежних правил, касающихся качества выделываемых материй, если не будет прежних надзирателей и прежнего осмотра товаров, если правительство не возьмет на себя борьбы против произвола и свободы, царящих в этой области[41]. О восстановлении дореволюционных правил, стеснявших производство, хлопочут также и шерстопромышленники г. Экса и Эксского округа[42].

Нужно сказать, что Наполеон, отказавшийся восстановить цехи, гораздо благосклоннее относился к этой идее реставраторов прошлого: к регламентации производства, к контролю качеств производимого товара. Это могло, во-первых, поддержать престиж национальной индустрии, а во-вторых, способствовало опознанию происхождения товара.

Наполеон (в 1807 г.) пожелал, чтобы были устроены особые бюро в Марселе и Генуе, где накладывались бы штемпели на французские ткани, отправляемые на рынки Леванта. Эти ткани должны были удовлетворять известным требованиям, предустановленным правительством[43]. Наполеон отнюдь не отрицательно вообще относился к идее контроля и обязательного наложения клейм на французские товары, ибо это тоже могло, по его мнению, создать лишнее затруднение для контрабандного ввоза и продажи контрабандного товара на французских рынках. Вообще просьбы о контроле производства иногда (и частично) им удовлетворялись.

Те торговые палаты, где преобладали купцы, как уже упоминалось, были решительно против регламентации производства и против цехов.

В 1805 г. Парижская торговая палата даже напечатала доклад Vital-Roux, решительно направленный против восстановления цехов; о Руанской палате, о Главном торговом совете, высказавшихся в том же смысле, мы говорили там, где отмечали противоречие в интересах между купцами и фабрикантами. На резко регламентационной точке зрения стояла, конечно, Лионская торговая палата. Она неустанно просит о полном воспрещении производства некоторых сортов шелка, о регламентации производства остальных[44].

Лионская торговая палата долго добивалась и наконец (в 1805 г.) добилась императорского декрета (от 23 жерминаля XIII года), устанавливающего официальные требования, касающиеся продаваемого шелка и создающего специальное учреждение, которое бы ведало это дело[45]. Но и это ее не вполне успокоило. Она продолжала пользоваться всяким случаем, чтобы просить императора о введении регламентации производства; обратился как-то Наполеон к палате, чтобы она подвергла рассмотрению окраску шелковых материй, заказанных для императорского дворца в Сен-Клу, а палата тотчас же ввернула (совершенно некстати) просьбу, чтобы красильщики шелковых материй были подчинены особому регламенту (сильно напоминавшему старые цеховые правила)[46].

4

При всем противоречии интересов между торговыми и промышленными слоями был пункт, на котором они сходились: мира с континентальной Европой жаждали те и другие.

Вот, с точки зрения французских мануфактуристов, перечень обстоятельств, сыгравших роковую роль в истории французской торговли и промышленности за «последние тридцать лет»: «торговый договор 1786 года, утрата колоний, ассигнации, максимум и истребительная война» с Европой, начавшаяся еще при революции и поддерживаемая Англией[47].

Наборы, непрерывно требующие молодежь в войска, весьма чувствительно сказываются в скудости рабочих рук уже в 1806 г., и в заседаниях торговых палат даже осмеливаются уже говорить об этом[48], а также о той неуверенности в завтрашнем дне, которая не позволяет хозяевам заключать какие бы то ни было прочные длительные условия с рабочими и готовить из них обученных мастеров, — все благодаря тем же постоянным воинским конскрипциям[49].

Торгово-промышленные слои вообще неустанно повторяли императору, будто общий мир — главная и заветная его цель[50].

О чем бы, например, в годы перед Тильзитом ни говорили представители промышленных кругов Франции, они неизменно кончали либо выражением надежды на близкий и прочный мир, либо на полное восстановление торговых сношений с Восточной Европой и Германией[51].

Важнейшая торговая палата Империи, одобряя войну с Англией, не перестает в той или иной благовидной форме говорить о прочном мире, который должен же наконец наступить[52].

Когда Империя уже погибала, власти, обращаясь к торговым палатам, не уставали подчеркивать, что препятствием к заключению мира был отнюдь не Наполеон, но были его враги. Они циркулярно извещали об этом торгово-промышленную Францию[53].

Можно сказать, если не считаться с оттенками и стремиться к формулировке вывода в немногих словах, что: 1) торговые слои Франции жаждали прочного и немедленного мира с континентом и с Англией; 2) что из промышленных слоев такого же мира желали фабриканты предметов роскоши, и прежде всего лионские фабриканты шелковых материй; 3) что большинство других представителей промышленности (и прежде всего владельцы заведений всех отраслей текстильной промышленности, кроме шелковой) желали мира с континентом, но побаивались мира с Англией, который, по распространенному мнению, должен был повлечь заключение невыгодного для них торгового договора.

Таковы были наиболее сильно сказавшиеся стремления промышленников. A priori у них должны были бы быть жалобы и другого рода, например на тяжесть налогового бремени, все возраставшую вследствие непрерывных войн. Но подобные жалобы в общем неслышны.

Еще в 1799 г. (законом от 6 прериаля VII года) был введен специальный военный налог (la decime de la subvention de guerre) в 10% со всяких пошлин, взимаемых во Франции. Этот налог держался в течение всего наполеоновского царствования и взимался неукоснительно даже в городах вроде Данцига, который не был присоединен к Империи, но где стояли французские войска[54]. Это был тяжелый налог, и время от времени, но очень редко, о нем вспоминают; однако совершенно ясно, что он вовсе не стоит не то что на первом, а даже и на третьем плане, когда речь идет, например, о пожеланиях промышленников, хотя именно с них он взыскивался особенно исправно и неуклонно при получении сырья из-за границы, при совершении ряда сделок и т. д.

Глава III

ПЕРВЫЕ ГОДЫ ПРАВЛЕНИЯ НАПОЛЕОНА

Амьенский мир и французские промышленники

1. Общее настроение в начале Консульства. Протекционистские стремления промышленных кругов. Контрабанда и борьба с ней до Амьенского мира. 2. Настроение промышленных кругов и правительства при заключении Амьенского мира. Политический мир и таможенная война. Контрабанда в эпоху Амьенского мира. Расторжение Амьенского мира

1

Франция (и торгово-промышленная часть общества в особенности) желала в момент, когда Бонапарт захватил власть, двух вещей: устойчивого, прочного порядка и внешнего мира, и притом оба эти блага представлялись соединенными причинной связью. «Мир есть желание всех французов… но какая держава захочет заключить мир с правительством, лишенным устойчивости?» — вопрошал в 1800 г. один публицист (Cadet-Gassicourt) в довольно смело написанной брошюре, где не было и признаков той почти поголовной мании курения фимиама, которая охватила тогда, особенно после Маренго, французскую публицистику; тем знаменательнее, конечно, эти слова в устах довольно сдержанного публициста[1]. Жажда видеть наконец сильное и устойчивое правительство была распространена широко. Полнейшее равнодушие, апатия к политическим делам, жажда покоя, стремление передать все в сильные и надежные руки — вот настроение Франции, громадного большинства общества в первые годы Консульства[2].

Относительно области торговой и промышленной политики можно с еще большим правом повторить то, что сказал Рене Штурм относительно финансов времен Консульства: с Наполеоном никто не спорил о размерах власти[3], которую он захватил; от него ждали одного — успокоения, порядка, возможности перевести дух после пережитого.

И очень скоро обнаружилось, что от генерала Бонапарта ждут также и в области экономической жизни всяких благ, почти чудес; что и в этой области он встретил беспрекословное повиновение и полное доверие. Это настроение держалось в народной массе и в урожайные, и в неурожайные годы Консульства. В 1799 г. урожай был хорош, ощущался на рынке излишек хлеба; урожай 1800 г. был посредственным, урожай 1801 г. прямо плох, пришлось прибегнуть к ввозу из Бельгии и других стран. Сторонние наблюдатели знают, что будет ропот, что будут жаловаться на правительство именно потому, что на него смотрят как на провидение. «Bonaparte a tant fait, on suppose que tout lui est possible. On l’invoquera dans une crise où naturellement on devrait n’invoquer que le Très-Haut». Это одна черта, которая характерна для народного умонастроения в первые годы Консульства. А вот и другая: уверенность, полная и твердая, что жалобы «скорее будут стонами» и что дальше жалоб дело не пойдет и пойти не может, так что правительству не придется даже пустить в ход свою силу[4]. И можно сказать, что именно экономическую область часть публицистов считала той, где может и должна прежде всего сказаться благая, всеустрояющая роль нового повелителя Франции.