Геннадий Семенихин - Космонавты живут на земле

-- Подожди, дорогой, -- попытался Мочалов сбавить его пыл. -Во-первых, чтобы задержаться у тебя на денек, я должен доложить об этом в округ.

-- По телефону доложишь. У нас связь работает, как нерв. Так, кажется, мы в войну на плакатах писали? А задержаться тебе у меня командующий посоветует. Увидишь.

Мочалов кивнул головой.

-- Будем считать -- уговорил. Однако подобрать одного кандидата для меня дело очень и очень нелегкое.

-- А разве я сказал, что легкое? -- забасил Ефимков. -- Ты мне со всеми подробностями обрисуешь, какой именно кандидат тебе нужен, а я уж об остальном позабочусь. Сам должен понимать: у меня в дивизии летуны один к одному -- все в комдива!

x x x

В понедельник утром Кузьма Петрович Ефимков подъехал к штабу на час позднее обычного. Полетов в этот день не было, в учебных классах шли занятия. В его приемной уже давно сидел начальник отдела кадров майор Бенюк с огромной кипой личных дел на коленях. Окинув бегло эту кипу и самого Бенюка, Ефимков спросил:

-- Принес?

-- Принес, товарищ полковник.

-- Как я просил -- молодые, красивые, хорошие летчики и физкультурники?

-- Так точно, -- подтвердил ничего не понимающий майор, -- может, вы все-таки объясните, товарищ полковник, почему вас самые красивые заинтересовали.

-- Это тот случай, когда начальнику вопросов задавать не положено, -прервал Ефимков, сверху вниз взирая на невысокого Бенюка. -- Клади мне эти папки на стол.

Он прошел в кабинет и по телефону приказал начальнику медицинской службы немедленно принести личные медицинские книжки всех тех офицеров, чьи личные дела отобрал Бенюк.

Потом, когда это было сделано, связался со своей квартирой. К телефону долго никто не подходил, длинные басовитые гудки следовали один за другим. Наконец в трубке послышался голос генерала Мочалова:

-- Квартира полковника Ефимкова.

-- Это ты, Сережа?

-- Конечно, Кузьма. Стою с намыленной щекой.

-- У меня все готово. Заканчивай и приезжай.

Когда его старый друг появился на пороге кабинета, Кузьма Петрович важно расхаживал вокруг стола и дымил трубкой. Он был явно доволен.

-- Десять человеческих судеб на моем столе, -- похвалился он. -- Ты как, сначала обзором фотографий и личных дел удовлетворишься или тебе сразу оригиналы представить?

-- Экий ты скоропалительный, -- усмехнулся генерал, -- с оригиналами повремени. Предоставь мне свободную комнату и время.

-- Оставайся в моем кабинете. Я на аэродром ухожу. -- Кузьма Петрович снял с вешалки меховую куртку и потянулся за папахой. -- Тебе на эту операцию часа хватит?

-- Боюсь, побольше уйдет, -- покачал головой Мочалов, -- два, не меньше.

-- Работай два. В десять я к тебе наведаюсь.

И ровно в десять, переделав целую кучу разных дел, побывав на занятиях, в дежурном звене, на самолетных стоянках, весь раскрасневшийся от морозного солнца, Кузьма Петрович возвратился к себе в кабинет. Мочалов сидел за столом, молча постукивая пальцами по стеклу. Серые его глаза были озабоченными, брови хмурились. Большая стопка личных дел лежала в стороне, и только два -- перед ним. На верхней Ефимков прочел фамилию Горышина.

-- Ну что, Сережа? -- трубным голосом спросил комдив. -- Отобрал кандидатов для беседы?

Мочалов отрицательно покачал головой и ладонью отбросил свисавшие на лоб пряди седеющих волос.

-- Нет, Кузьма. Лишь два человека меня заинтересовали из всех представленных: Горышин и Савушкин.

-- Как, только два? -- удивился комдив. -- А остальные? Например, Иванов, командир отличного звена, а Лабриченко, наш снайпер?..

-- Так-то оно так, -- спокойно согласился генерал. -- Я не отнимаю у твоих подчиненных их заслуг. Но пойми, дорогой, очень жестким критерием мне приходится руководствоваться. Восемь из них уже не подходят по двум показателям: рост и вес. Два личных дела я пока задержал. Но понимаешь, Кузьма, хотелось бы более колоритного парня. Чтобы и летная биография была у него поинтереснее и сам он физически посильнее выглядел, чем эти, и к космонавтике бы тянулся.

-- Кого же тебе еще порекомендовать? -- задумался Ефимков и сел на просторный дерматиновый диван. -- Есть тут у нас еще один паренек, да лично я не хотел бы его отпускать. Вот у него так и в самом деле тяготение к космонавтике. Года два назад Гагарин проезжал через его родной город. Так этот парнишка с пакетом к нему пробивался. А в пакете просьба: "Возьмите меня в космонавты, это мое призвание". У нас в дивизии ребята зубастые, "космонавтом" его так и прозвали.

-- За этот самый случай? -- равнодушно спросил генерал.

-- Нет, за другое -- за то, что он ночью вместо самолета-цели за звездой погнался.

Глаза Мочалова так и брызнули смехом.

-- Это любопытно. А летает он сносно?

-- На уровне. Самолет у него в воздухе задымил как-то. Не растерялся парень. Посадил на летное поле. Звание досрочно получил за это от самого маршала.

-- А физически как?

-- Так ведь жарища во время пожара в кабине, я полагаю, адская была. В обморок не падал. Из самолета на своих ногах вышел, маршалу все чин по чину доложил...

-- Смотри какой, -- одобрительно кивнул Мочалов. -- А еще какие за ним доблести водятся?

-- Ты меня, Сережа, будто корреспондент какой расспрашиваешь, -- нервно улыбнулся Ефимков, смутно почувствовавший, что Гореловым его друг заинтересовался всерьез. -- Больше за ним доблестей вроде никаких. Разве только что живописью увлекается. Знаешь, если бы не авиация, из него профессиональный художник мог получиться. Он у нас домик дежурного звена так разукрасил. Что ни стена -- то картина.

Мочалов положил в общую кипу и те два личных дела, которые поначалу лежали отдельно.

-- Слушай, друже, ты меня окончательно заинтриговал. Покажи мне эту роспись.

-- Поехали, -- без особого энтузиазма согласился Ефимков.

Что-то сковывало теперь его речь. Казалось, он был бы не прочь избежать дальнейших расспросов. Мочалов это понял и стал еще настойчивее.

Комдив, кряхтя, уселся за руль и сам погнал "Волгу" через аэродром по скользкой от гололеда дороге к дежурному домику. В пути был мрачен и почти не вынимал изо рта потухшую трубку. Когда командир отдыхающей дежурной пары, завидев генеральские погоны, бросился было докладывать, он за Мочалова сделал резкий нетерпеливый жест, означающий: отставить.

Войдя в домик, Сергей Степанович огляделся по сторонам. Копии веселых охотников на привале и запорожцев вызвали не его губах усмешку, но эта усмешка исчезла, когда он увидел на третьей стене картину будничного летного дня, где с точностью была выписана не только каждая фигура, но и трава, пригнувшаяся от могучего дыхания двигателей, и ромашка в руке у одного из летчиков, наблюдавших с земли за взлетом реактивных машин. А устремившаяся к звездам ракета, оставившая за собой огненный след, еще больше понравилась генералу.

-- Как его фамилия?

-- Старший лейтенант Алексей Горелов.

-- Я что-то не припоминаю его личного дела в той кипе.

-- Не было его там, -- невесело сказал Ефимков, когда они вышли, -- да и зачем стал бы я его рекомендовать? Парень как парень. Ничем не лучше тех десяти.

Пристально посмотрев на своего друга, Мочалов весело расхохотался. Нет, годы явно не повлияли на Ефимкова, он, как и прежде, не умел скрывать решительно ничего: ни своих радостей, ни обид. Генерал готов был биться об заклад, что Ефимков ни за что не хотел отдавать ему Горелова.

-- Слушай, друже, а ты все-таки феодал.

-- Это отчего же?

-- Зачем от меня Горелова прячешь?

-- Это что, лобовая атака?

-- Считай, что так.

-- Только я его вовсе не прячу, -- вяло проговорил Кузьма Петрович. -Что он -- невеста на смотринах, что ли? Можешь с ним хоть сейчас побеседовать, если имеешь желание.

-- Конечно, имею. Мне уже интуиция подсказывает, что это самый интересный кандидат.

Кузьма Петрович с остервенением выбил из трубки пепел и скосил на друга унылые глаза. Ударив себя черной крагой по голенищу сапога, он громко и упрямо воскликнул:

-- Не пущу. Не пущу его, и точка.

Они сели в "Волгу". Полковник -- за руль, генерал -- рядом. Включив для прогрева мотор, Кузьма Петрович рассеянно слушал его гудение.

-- Ты пойми меня правильно, Сережа, -- сумбурно оправдывался Ефимков, -- зачислят его к вашим космонавтам, и будет он там ждать своей очереди. Год, два, пять лет. Ручкой истребителя, гляди, ворочать разучится за это время. А потом оглянется -- вроде уже и прошла самая спелая полоса жизни. И космонавтом не стал, и летчиком быть разучился. А у нас он, без обиняков скажу, на широкую дорогу вышел бы. Скоро командовать эскадрильей назначу. Годик-два, и в академию учиться отправим. А оттуда на полк, а то и замом на дивизию. Талантливый, чертяка!

-- Так ты же только что уверял меня, что он ничем не лучше других? -заметил насмешливо Мочалов.

Но Ефимков уже входил в раж:

-- Э, да это только для присловья было говорено. Горелов -- что надо. И потом, как старому другу, тебе откроюсь: он сиротой рос. Понимаешь, жизнь для него с колыбели медового пряника не заготовила. Мать, простая крестьянка, еле-еле читает и пишет. Батька в сорок третьем году в танке сгорел. Горелов еще картину об этом написал. "Обелиск над крутояром" называется. Круча, внизу Днепр бурлит, над обрывом одинокая солдатская могилка. Глянешь -- по сердцу мурашки...