Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер

конце 1920-х гг. они снова о них вспомнили[468]. Сталин демонстрировал товарищам в провинции мастерство экспроприации, и функционеры следовали его примеру. Большевистские руководители хорошо понимали, что при атаке на село и аул наткнутся на сопротивление как со стороны населения, так и в собственных рядах. Кампании 1928 г. дали им возможность наглядно показать крестьянам и кочевникам свою решимость, а также дисциплинировать партию и настроить её на предстоящую борьбу.

Первой мишенью в казахских кланах стали баи — среднеазиатский эквивалент «кулаков». Коммунисты всегда смотрели на традиционные клановые элиты как на своих главных врагов в казахской степи и не оставляли сомнений в том, что рано или поздно объявят им войну. Веря, что баи обладают реальной властью, большевики не могли не приложить все усилия, чтобы покончить с таким положением. Дела обстояли так, что в их распоряжении имелось только одно средство, сулившее успех: полная экспроприация, которая лишит богачей влияния.

Ленин признал это ещё в 1919 г. На VIII съезде партии он объявил казахским делегатам, которые спросили его о будущей участи баев: «Очевидно, вам придётся раньше или позже поставить вопрос о перераспределении скота»[469]. В последующие годы не раз повторялись попытки подорвать доминирующие экономические позиции байства. Причин имелось достаточно. Так, в 1927 г. 0.9% всех казахских хозяйств владели более чем 10% поголовья скота в республике. Число хозяйств, которым принадлежало свыше 50 голов, быстро увеличивалось, и состояние этих семей росло с непропорциональной скоростью[470]. Эта тенденция, указывавшая на определённое оздоровление сельского хозяйства после разрухи гражданской войны и голодных лет, служила для коммунистов признаком усиления зависимости и эксплуатации беднейших слоёв населения. Но планы казахского руководства ввести «самообложение» «зажиточных» хозяйств, направляя поступления от них на нужды соответствующего аула, встретили резкую критику со стороны Наркомата внутренних дел. Такая мера даст результат, противоположный задуманному, считали его работники. Богачи всеми силами будут стараться спихнуть общее бремя «самообложения» на середняков, и существующие конфликты только обострятся. По мнению наркомата, эффективно ослабить баев могло только прямое налогообложение в значительно большем размере, чем раньше[471]. Эта концепция победила, и налоговые гайки стали закручиваться всё туже[472]. Однако вместе с тем коммунисты пробовали и другие методы.

Семипалатинская авантюра

Начало делу положила одна телеграмма. 20 января 1928 г. Сталин уведомил И.М. Беккера[473], что больше не потерпит, чтобы цены на хлеб в Семипалатинской и Петропавловской губерниях явно превышали таковые в соседних сибирских регионах. Это представляет серьёзную опасность для хлебозаготовок в Западной Сибири, поскольку крестьянам и «спекулянтам» выгодно сбывать свой урожай в Семипалатинск. Очевидно, товарищ Беккер, первый секретарь Семипалатинского губкома, и его петропавловский коллега Райтер проигнорировали соответствующие указания ЦК и Совнаркома. Генсек обещал немедленно отправиться на место и положить конец подобной ситуации[474]. Через два дня Сталин вызвал Беккера в Рубцовск, расположенный в 140 км в Западной Сибири[475].

О чём там говорили, нам неизвестно[476]. Но мы знаем, что Сталин ездил в начале 1928 г. на Урал и в Сибирь не для развлечения, а с целью показать местным работникам, как «по-большевистски» выколачивать хлеб у крестьян. Речь о том, чтобы «при зверском нажиме» «взять крепость» хлебозаготовок «любой ценой», заявил он перед отъездом на восток[477]. «Урало-сибирский метод», как его назвали позже, должен был служить образцом для заготовительных кампаний последующих лет[478]. Сталинский урок обращения с крестьянами на практике давал коммунистам понять, чего от них ждут[479].

Очевидно, Сталин дал Беккеру полную свободу действовать в Семипалатинске по его примеру. И Беккер оказался усердным подчинённым: по всей губернии начались обыски и конфискации якобы укрываемого крестьянами от государства хлеба[480]. Хотя едва ли в каком-нибудь ещё регионе Казахстана проживало больше русских и украинских крестьян, репрессии затронули в первую очередь казахов. Европейские «кулаки», важнейшие хлебопроизводители губернии, поначалу могли особо не опасаться. Высокопоставленные функционеры в Семипалатинске придерживались мнения, что казахов слишком долго щадили. А они ничуть не «лучше» русских, объявил Беккер, так что пора и у них конфисковать лишнее[481]. Ведь реквизиции преследовали двойную цель: выполнение плана хлебозаготовок и обезглавливание кланов и крестьянских общин. Вопросом о том, насколько разумно требовать хлеб у кочевников, казалось, никто не задавался. У казахов оставался единственный выход: покупать хлеб и сдавать его на заготовительные пункты, чтобы рассчитаться по заготовкам. Однако денег у подавляющего большинства степняков водилось мало или не водилось вообще, поэтому сначала им приходилось продавать часть скота. В результате цены на скот на рынках падали, а на хлеб — росли. Таким образом, спущенные кочевникам планы по заготовкам означали для аульчан двойную нагрузку[482]. Вдобавок сроки устанавливались такие короткие, что казахи фактически не имели никакой возможности их соблюдать. Тем не менее должникам, не сдавшим свою норму вовремя, грозили драконовские кары[483]. Этот метод реквизиции хлеба у скотоводов в значительной мере повинен в обнищании широких масс казахского населения в последующие годы[484]. Здесь он был придуман и впервые испытан.

Большевики не могли не понимать, что неизбежно лишают кочевников средств к существованию. Но губернское руководство во главе с Беккером прочно усвоило основную аксиому сталинской политики заготовок: думать следует не о долгосрочных перспективах экономического развития, а о сиюминутных успехах. Надо выполнить план здесь и сейчас, и неважно, что будет в следующем году. На всех уровнях системы сверху донизу требовался результат, а невыполнение плана влекло за собой серьёзные последствия. Средства достижения цели особого значения не имели. Все знали, что это так, и действовали соответственно. Такова была логика административно-командной экономики, в которой долгосрочное планирование на бумаге существовало, но неизменно терпело крах перед лицом острой необходимости[485].

Развязанная Беккером кампания приобрела огромные масштабы. Помимо баев, против которых, собственно, и направлялась атака, пострадали казахские «середняки» и «бедняки», даже часть городского населения[486]. Во многих районах власть на себя взяли «тройки», временно отстранив обычные административные структуры. В некоторые хозяйства различные уполномоченные наведывались по нескольку раз, предъявляя все новые требования. Штамповались приговоры, не выдержавшие последующей проверки[487]. Сколько всего людей стали жертвами репрессий, задним числом оказалось невозможно точно установить. Одна следственная комиссия исходила из того, что речь идёт как минимум о 40 тыс. чел. Реальное число, вероятно, ещё больше[488].

В тогдашней казахской столице Кзыл-Орде сравнительно рано увидели как возможности этой кампании, так и связанные с ней опасности. Соответственно сигналы, поступавшие в Семипалатинск, носили неоднозначный характер. Республиканское руководство