Дело Мансурова. Империя и суфизм в Казахской степи - Паоло Сартори

Опись книг, изъятых у Мансурова. Составлена переводчиком Семипалатинской городской полиции Желниным. ГИАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3644. Л. 335

* Курсивом нами указано наиболее общепринятое написание названий книг и имен авторов.

** Точное название этой работы нам не удалось идентифицировать.

К числу другой литературы, конфискованной у ишана, относились работы классика персо- и тюркоязычной литературы Мир Алишера Навои (1441–1501)[333]. Одна из них – это «Хамса» («Пятерица»), в которой наряду с образцом поэтического творчества и истории, изложенной на чагатайском языке, содержатся суфийские мотивы[334]. Пожалуй, наиболее существенным и более специфическим содержимым библиотеки Мансурова были труды Ахмада ал-Фарука Сирхинди (1564–1624) – крупного мусульманского ученого, основателя нового направления в накшбандийском тарикате – Муджаддидийя[335]. В Муджаддидийе отсутствовала централизованная иерархия и отдельным шейхам предоставлялась большая свобода действия, включая нововведения в мистической практике[336]. Во все эти детали, как мы видим, колониальная администрация не захотела вникать. Преследуя ишанов и распространяя слухи об опасности разных «лжеучений» и «тайных обрядов», чиновники вместе с этим не пытались изучить особенности циркуляции мусульманской рукописной и печатной книги. Прикладывая определенные усилия для того, чтобы прояснить суть рукописной коллекции Мансурова – разнообразных священных текстов, образцов поэзии и прочей литературы – и понять, каким образом она влияет на мировоззрение и поступки мусульман, колониальная администрация вместе с этим совершенно игнорировала тот факт, что многие суфийские сочинения совершенно легальным образом печатались и издавались в Российской империи и благодаря этому активно распространялись в разных регионах. В то же время мы должны подумать о том, какую роль своей книжной коллекции отводил сам Мансуров. Очевидно, что в ее составе были работы, призванные не только разнообразить его культурный досуг. Некоторые из этих книг могли использоваться в миссионерских целях – для распространения идей суфизма среди кочевых казахов.

Итоги следствия: драматическая развязка и/или предсказуемый финал

1 июля 1858 года военный губернатор Области Сибирских казахов генерал-майор Г. К. фон Фридрихс[337] докладывал генерал-губернатору Западной Сибири Г. Х. Гасфорту о состоянии дела Мансурова. Следствие, длившееся уже более пяти лет, согласно данным чиновника, по-прежнему основывалось скорее на совокупности подозрений и домыслов, чем на определенных уликах и доказательствах, позволявших подвести итоги и вынести судебное решение[338]. Такое положение дел, конечно, зависело от целого ряда обстоятельств. Одно из них, наиболее показательное и существенное, – это противоречия, с которыми столкнулись колониальные чиновники. Настаивая на необходимости перевода бумаг, принадлежавших Мансурову, Гасфорт и другие руководители колониальной администрации не могли предвидеть, к каким последствиям приведет это мероприятие. Фрагментарные и выборочные переводы, снабженные поверхностными и неоднозначными комментариями, еще больше запутали следствие. Власти вынуждены были тратить дополнительное время и ресурсы, чтобы разобраться с новыми деталями, которые всплывали в ходе перевода, но не имели никакого отношения к тем гипотезам и догадкам, которые выдвигало следствие. Другое важное обстоятельство, оказывавшее также большое влияние на эффективность следствия, – это несогласованность действий между разными ведомствами и возникавшая вследствие этого очередная бюрократическая волокита. В то время, когда Гасфорт требовал от Кокчетавского окружного приказа немедленного окончания следствия, чиновники этого учреждения заявляли, что не могут вынести какое-либо решение без резолюции областного правления – то есть инстанции, которой они подчинялись согласно существовавшей административной иерархии. Областное же правление не торопилось с ответом. Противоречивые обстоятельства этого дела и отсутствие каких-либо доказательств, подтверждавших мнение Гасфорта об угрозах со стороны «нового магометанского учения», вынуждали это учреждение перекладывать ответственность на другие институты власти. Спустя некоторое время областное правление все же информировало генерал-губернатора Западной Сибири о том, что кокчетавский приказ «как имеющий право судебной власти первой степени… может под собственной своей ответственностью» вынести собственное решение[339].

Сложившаяся неопределенность, бюрократизм и угасающий интерес к делу Мансурова, политическая составляющая которого так и не была установлена, должны были в этих случаях решаться мерами исключительного характера – например, благодаря вмешательству самого царя и правительственных органов. В итоге так и произошло: 30 апреля 1859 года МВД ставило в известность колониальную администрацию Западной Сибири (генерал-губернатора, областное правление), что получило Указ Сената, предписывающий чиновникам немедленно окончить дело Мансурова[340]. Этот Указ и особенно его подготовка (сначала было вынесено повеление императора, которое Сенат должен был рассмотреть в ходе своих заседаний) активизировали действия региональных чиновников. Владея информацией о том, что происходит в Санкт-Петербурге, всего за несколько недель до получения предписания МВД, 24 марта 1859 года, Областное правление Сибирскими казахами взяло наконец инициативу в свои руки и вынесло окончательное решение по делу Мансурова. Все лица, причастные тем или иным образом к делу Мансурова, были выпущены на свободу. Власти не смогли сформулировать сколь-нибудь ясного и убедительного заключения. В итоге дело, порождавшее самые разнообразные иллюзии и амбиции – от предотвращения крупного антиколониального движения до ужесточения контроля за мобильностью мусульман и ограничения привилегий бухарских купцов, было решено отправить в архив. Главный фигурант разбирательства, однако, не избежал наказания. Правда, его «преступление» уже не было облачено в тона привычной риторики об угрозе «нового магометанского учения» и «исламского фанатизма». Подчеркивавшийся прежде некоторыми чиновниками религиозный авторитет и статус Мансурова, важный с точки зрения исламской легальности, на завершающем этапе следствия не играл никакой роли: ишан стал обычным маргиналом империи. Согласно статье 618 Устава о паспортах и беглых XIV тома третьего издания Свода законов Российской империи, было решено «наложить на [его] правую руку знак, установленный для бродяг» и сослать на поселение в отдаленнейшее место Сибири[341].

Несмотря на то что постановление было вынесено, а самого арестанта отправили в Тобольский острог, страсти вокруг этого дела не смолкали еще некоторое время. Между разными бюрократическими инстанциями продолжала производиться оживленная переписка по поводу лиц, представляемых в качестве пособников Мансурова. Эта переписка не привела к новым следственным поворотам. Власти так и не смогли развеять своих подозрений и вынуждены были в 1862 году прекратить дальнейшее разбирательство[342].

***

Итоги дела Мансурова и его неожиданная развязка только на первый взгляд могут показаться непредсказуемыми. Сам ход следствия, заданный амбициозным и волевым порывом Гасфорта, развивался непоследовательно и импульсивно. Решая одну задачу за другой, каждая из которых представляла исключительную важность на определенном этапе разбирательства, чиновники не смогли консолидировать усилия и соединить разные фрагменты информации, а также понять, что игнорирование знаний, накопившихся в архивах, и опыта востоковедов, находившихся поблизости, не поможет разобраться с деталями этого