Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко

по смерти, да не погребут того инока в монастыри, но вон извлещи и в яму засыпати, и обретенное с ним положити».

«Стяжание чужих трудов вносити каково-любо отнюдь несть на пользу нам».

«Аще ли оскудеет потреба телесная, на искушение нам, не рци человеку: даждь ми. Лучше уповати на Господа, неже на человека».

«Не станет у него [у странника] хлеба, и пришед начнет просити, дадите ему елико требует, а еже кто и хощет купити на денги, никакоже тако учините, но туне давайте… все бо Божие есть, или хлеб, или риза, или злато, или сребро, не внесохом бо в мир сей ничтож, ни изнести что можем».

Сравним в «Предании» у самого преподобного Нила:

«Сие же от святых отец опасне предано есть нам, яко да от праведных трудов своего рукоделия и работы дневную пищу и прочая нужныя потребы Господь и Пречистая Его Мати яже о нас устрояет. Не делаяй бо, рече апостол, да не яст… Стяжания же, иже по насилию от чюжих трудов събираема, вносити отнюдь несть нам на пользу».

Оба устава едины в отрицании пользования чужим трудом, причем если у Евфросина по контексту речь идет о наемниках, то Нил особо подчеркивает насильственный характер стяжания, имея в виду, по всей видимости, взыскивание долгов и недоимок. Объединяет два свода правил и категорический запрет на прием в монастырь детей и юных послушников; Нил вообще принимал только искушенных, уже постриженных монахов. При этом, тогда как общежительные правила Елеазарова монастыря предполагают странноприимство и даяние хлеба неимущим, нищенствующий устав Сорского скита допускает, что у монахов ничего не окажется подать просящему. По уставу преподобного Нила монах не помогает бедным не потому что безучастен к ним, а потому что уже все раздал и ничего не производит, кроме слова: молитвы, наставления, книги. В этом пункте обычаи святого Евфросина оказывается посередине между «нестяжательскими» и «стяжательскими». Они также ближе к последним в отношении личной собственности: в монастырях иосифлян, как общежительных, монахи не могли вообще иметь ничего своего; в скитах, где они жили порознь, им нужны были орудия труда для своего пропитания и книги для поучения. Что касается правила против «обидящих», у Евфросина оно адресовано собственно монахам, а именно тем, которые, сделав свой вклад при вступлении в монастырь, потом, выходя из него, пытались через мирской суд отсудить назад свою собственность. По всей вероятности, такие недоразумения возникали со знатными людьми, которые в эту пору, когда великокняжеская власть наступала и на боярское землевладение, нередко скрывались в монастырях, отдавая им свои земли с правом пожизненной аренды [59]. Святой Евфросин не разрешает принимать в братию не отрекшихся от своего имущества: «Полезнее убо есть с малыми разумными житие, неже с многими безчинными, преобидящими заповеди Господня».

Несмотря на победу «стяжателей» в начале XVI века, Сорский скит прожил по уставу своего основателя целых триста лет [60]. Но полной автономии от государства преемники святого Нила сохранить не смогли. Так, «благодаря инициативе Вассиана Патрикеева уже в 1515 г. Нило-Сорский скит начал получать от великого князя государево обеспечение» [61]. В то же время общежительная Волоцкая обитель, монахи которой не имели в кельях личных вещей, воплощала в себе тот принцип, на который ссылались обычно защитники церковных имений: богатство церкви есть богатство нищих. «Иосифов монастырь активно служил миру: в монастыре существовали особые покои для нищих, больница. Сам Иосиф Волоцкий… ухаживал за больными и учил этому уходу свою братию. Во время голода монастырь истратил всю свою казну и хлебные запасы, чтобы накормить голодных. Несмотря на ропот братии, игумен велел урезать трапезу – в будние дни в монастыре ели одно варево и пили воду. Тогда же Иосиф Волоцкий построил в монастыре приют для брошенных детей… Иосифов монастырь помогал окрестным крестьянам: если кто из них терял лошадь или корову, то преподобный покупал их вновь». Такова была жизнь «стяжателей» (разумеется, настоящих монахов из их числа), которая «восходит не только к русской традиции Киево-Печерского патерика, но и к древним житиям» [62].

В идейной борьбе с новоявленным иконоборчеством святые Иосиф и Нил выступили заодно, в частности, книга «Просветитель» Иосифа переписывалась Нилом собственноручно, а «Послание иконописцу» в составе сочинений Волоцкого игумена, вполне возможно, принадлежит авторству преподобного Нила. При этом «стяжатели», с их заботой о благоукрашении монастырей, оказали больше влияния на образность эпохи, в частности, на творчество Дионисия Иконника, в 1490 г. расписавшего собор Рождества Богородицы в Ферапонтовом монастыре. Что же касается идеи Третьего Рима, мнение о ее односторонне «стяжательском» характере держится на том узком основании, что иноки-нестяжатели (в отличие от придворных сторонников этого направления) не проявляли вообще интереса к государственной политике. Это так, по крайней мере, в случае преподобного Нила, хотя это не говорит еще об их взглядах на государство, которые отражаются, между прочим, в молитве о погибших воинах в составе переведенного и отредактированного тем же Нилом синодика (помянника) святого Кирилла Иерусалимского: «Помяни, Господи, душа подвизавшихся за святыа церкве и за православную веру христианскую крови своя излиавших, за весь мир живот свой положивших». Опять мы встречаем здесь «мир» как обозначение общества верных, и ту же значимость его защиты, которая характерна для учения о христианском царстве.

Возвращаясь к теме царя и патриарха, заметим, что высшие иерархи иосифлянской традиции могли противостоять царю не только по вопросам церковных имений (что закончится конфликтом царя Алексея и патриарха Никона), но и по собственно духовным вопросам, таким как оценка опричнины – святитель Филипп и некоторые другие из епископата не оказались в этом вопросе сторонниками не только неразличения государства и церкви, которое многие публицисты несправедливо приписывают всем иосифлянам, но даже нравственной автономии государства от церкви, столь естественной для современного человека. Еще не носившие титул патриарха, эти пастыри высоко поставили ответственность и достоинство церковной власти. Примечательно при этом, что идея Рима как церковного центра изначально и вплоть до Никона не вела к возвеличиванию личности первоиерарха; другими словами, несмотря даже на единственность последнего Рима, отстаиваемую Филофеем, ни митрополит, ни патриарх не превращались на уровне сознания в подобие папы. Это и понятно. В 1441 году в Москву прибыл вполне легитимный митрополит Исидор, который, побывав на Ферраро-Флорентийском соборе, принес унию. То, что защитником православия тогда выступил великий князь Василий II, немаловажно для истории церковно-государственных отношений в России. Всем было ясно, что архиерей не может считаться непогрешимым, как, впрочем, и царь. Обе власти апеллировали к догматам и канонам эпохи Вселенских соборов; так вышло, вопреки некоторым стереотипам