Церковная историография в её главных представителях с IV-го века до XX-го - Алексей Петрович Лебедев

в том, что сам Евсевий не был чужд симпатий к арианству, разделяя до известной степени арианския доктрины. О таком отношении автора «Жизнь Константина» к арианству дает знать: частью то, что, упоминая различные указы Константина против раскольников, например новациан и еретиков, каковы маркиониты, валентиниане, последователи Павла Самосатскаго и монтанисты (III, 64), — он, однакож, не приводит указов, направленных против вождей арианства; частью-то, что Евсевий в разбираемом сочинении хочет свести ересь арианскую, по ея происхождению, к простым личным раздорам некоторых епископов (напр., он говорит: «зависть проникла в недра церкви и бродила среди самых собраний святых, она-то поссорила епископов, и под предлогом божественных догматов возбудила между ними несогласия и раздоры» (II, 61), — очевидно, он старается выгородить от обвинения и личность Ария и его учение; частью то, что он ничего не говорит о дальнейшей, после собора Никейскаго, судьбе Ария и пр. Понятно, что симпатизирование Евсевия apианству[98] должно было внести новую фальшь в его историю. Беспристрастие историка должно было бороться в нем с личными его наклонностями, и последние брали верх.

Сочинение Евсевия «Жизнь Константина» у большинства современных ученых не встречает себе одобрения. Иные из них, кроме осуждения, ничего не находят сказать о нем. Буркгардт о Евсевии, как авторе сочинения «Жизнь Константина», замечает: «Евсевий, конечно, не фанатик, но он первый совершенно нечестный историк древности. Его тактика, которая нашла себе такое блестящее применение в те времена и в течение всех средних веков, состояла в том, чтобы первого покровителя церкви, во что бы то ни стало, возвести в идеал человечества, и прежде всего — в идеале для будущих царей. Вследствие этого для нас затерялся образ великого, гениального (?) человека, который в политике ничего не хотел знать о нравственных требованиях (?) и который смотрел на религиозный вопрос единственно с точки зрения политической утилитарности».[99] «Евсевиева — «Жизнь Константина», по словам этого ученого, допускает столь многочисленные извращения, утайки и выдумки, что не имеет совершенно никакого права считаться источником решающего значения»[100] в вопрос об этом государе. Не лучше отзывается о труде Евсевия Бригер. Вот его слова: «между христианскими писателями эпохи Константина единственное лицо, которое было бы в состояли оказать нам существенную помощь при изображении личности Константина — это Евсевий, но в его обширной биографии этого государя допущена намеренная фальсификация; и если бы мы поверили этой биографии, то мы должны были бы представлять себе Константина одним из неприятнейших лицемеров, каких только знает история».[101] В подобном же роде отзывается о рассматриваемом сочинении и еще ученый — Зекк. Он пишет: «ничто столько не повредило памяти великого императора (Константина), как лживая книга Евсевия». По его словам, Константин, «как он изображен историком своего времени, возбуждает отвращение, как ханжествующий лицемер».[102] Даже французский исследователь исторических трудов Евсевия, Виктор Эли, который смотрит на этого историка с большим расположением, и этот исследователь находит, что «Жизнь Константина» далека от совершенства. «Если хотят

находить недостатки у Евсевия, то могут искать их в «Жизни Константина»; если захотят иметь доказательства его пристрастности, то опять таки пусть ищут их здесь же. Портрет императора Константина, нарисованный Евсевием, настолько отличен от портрета, сделанного Зосимой (?), что мы вынуждены допустить у Евсевия некоторую льстивость. Здесь Евсевий уподобляется тем женским портретистам, которые, по ироническому замечанию Лукиана, обязаны делать копии такими, чтоб оне были лучше природы»[103]

Нельзя утверждать, чтобы не было таких ученых, которые защищали бы достоинства сочинения Евсевия «Жизнь Константина»; но все же таких писателей немного. Во главе их должен быть поставлен знаменитый Ранке. Он, например, говорит: «Евсевий не называет биографией свое сочинение о Константине, хотя оно и цитируется обыкновенно с именем биографии; в оригинале оно носит заглавие: «о жизни блаженного Константина», слово первое и т. д. Этим дается знать, что историк оставил памятник, имеющий отношение к жизни первого христианского императора, а не писал биографии в собственном смысл этого слова (Ранке таким замечанием хочет показать, что было бы несправедливо от сочинения Евсевия требовать всего того, чего мы потребовали бы от настоящей биографии). В другом месте тот же Ранке говорит: «Константин является (у Евсевия) совершителем христианской тайны (des christlichen Mysteriums), которому дает повеления лишь Сам Бог. Единственно об этом и говорит историк, а все прочее стоит вне его задачи, — только один факт он хочет выставить на вид, именно, что император совершил мировой переворот».[104] Не идет по стопам порицателей Евсевия, как жизнеописателя Константинова, и немецкий ученый Шультце, хотя, нужно сознаться, он и не имеет очень большого авторитета в науке. Он дает заметить, что порицатели Евсевия в большинстве случаев поступают тенденциозно, потому что они, если им приходится сравнивать извести Евсевия с известиями языческих писателей, всегда отдают предпочтение этим последним, притом же и к тексту Евсевиева сказания они относятся с непозволительною несправедливостью: они обыкновенно выхватывают отдельные места из сказания Евсевия, стараются найти в них недостатки и, на основании частностей Евсевиевых известий, недостаточно оцененных, заключают к несовершенству всего произведения.[105]

Разумеется, было бы несправедливо подчиняться авторитету тех ученых, которые безмерно строго относятся к сочинению Евсевия «Жизнь Константина». Отзывы этих ученых носят печать иперкритицизма. Но с другой стороны и суждения Ранке и ему подобных ученых могут быть принимаемы с некоторыми ограничениями. Евсевий, как описатель собственно жизни Константина, может находить для себя много серьезных, извиняющих его обстоятельств. Как справедливо замечено историком Ранке, Евсевий писал не биографию в точном смысле этого слова, а оставил памятник в честь великого христианского императора. Другими словами, он написал «похвальное слово» в честь Константина. А в такого рода произведениях древние позволяли себе большую свободу. По замечанию одного позднейшего византийского писателя (Никифора Григоры), в похвальном слове авторы могли свободно говорить, что им угодно.[106] Да и практика IV века, когда жил сам Евсевий, показывает, что ораторы, составлявшие похвальныя слова в честь почивших, держались в этом случае других правил[107], чем как поступают ораторы этого рода в наше время, хотя и в наше время, большею частью придерживаются принципа: de mortuis aut bene aut nihil. Затем, нужно помнить, что Евсевий считал Константина своим другом. Это побуждало его оставить в своем сочинении памятник той дружбы, которая связывала знаменитого епископа с великим государем. Можно бы указывать и другие обстоятельства, которые отчасти оправдывают Евсевия в его стремлении — при описании Константина, как выражается Ранке, дать как можно меньше места человеческому элементу и даже пожертвовать