Либеральные реформы при нелиберальном режиме - Стивен Ф. Уильямс

средства в другие виды производительных ресурсов (или в ценные бумаги)[246]. Менее чем за 30 лет от бывших помещиков к бывшим крепостным перешло более 20 млн десятин. Для первых это означало продажу почти трети земли, которой они владели в 1877 г., а для вторых – увеличение их земельных владений почти на 20 %.

Если отбросить государственные и удельные земли (о причинах чуть ниже) и добавить третью группу, объединяющую «другие классы собственников», которым принадлежало 9,5 млн десятин, получится, что в 1905 г. общая площадь сельскохозяйственных земель составляла около 235 млн десятин[247]. Если предположить, что в составе 9,5 млн десятин крестьянской земли не было, получим, что крестьянам принадлежало около 147 млн десятин, или 63 %, а всем остальным – 88 млн десятин, или 37 %[248].

Земельная собственность государства и императорской семьи была намного больше помещичьей. Но более 85 % этих земель располагались на Крайнем севере и Северо‐Востоке, а в других районах в составе этих земель было много лесов и неудобий. В результате, по состоянию на 1905 г., только 4 млн десятин государственных и удельных земель использовалось под пашню, сенокос или пастбища, и в большинстве случаев арендаторами были крестьяне[249]. В августе 1906 г., как только Столыпин стал премьер‐министром, были изданы два указа о продаже существенной части этих земель на довольно выгодных условиях через принадлежавший государству Крестьянский банк. К 1914 г. банк продал крестьянам около 1,5 млн десятин[250]. Поэтому легко понять, что все участники дебатов говорили преимущественно о помещичьих землях.

Можно ли на основании этих данных сделать подразумеваемый многими вывод о том, что крестьяне страдали от нехватки земли или, как говорили в тот период, от малоземелья? Термин не имеет общепринятого значения. Можно представить, что он мог бы указывать на одну из следующих ситуаций: 1) обеспеченность крестьян землей, в пересчете на душу, сокращалась; 2) обеспеченность крестьян землей, в пересчете на душу, сокращались даже с учетом роста урожайности; 3) земельные владения значительной части (или большого числа) крестьян были недостаточны для получения средств к существованию; 4) земельные владения значительной части (или большого числа) крестьян были недостаточны для получения средств к существованию, и при этом у этих крестьян не было других реальных или потенциальных источников дохода.

Первые две возможности связаны с изменением ситуации во времени. В период 1877–1905 гг. население увеличивалось на 1,5 % в год, т. е. быстрее, чем росла доля ненадельной земли в принадлежавших крестьянам земельных угодьях. Если сделать вполне обоснованное предположение, что прирост надельной земли был скорее номинальным, чем реальным, тогда обеспеченность крестьян землей, в пересчете на душу, падала[251]. Но, если судить по данным о росте населения и суммарном объеме сельскохозяйственного производства, падения обеспеченности землей – с учетом роста урожайности – не было. Здесь следует добавить предостережение: данные о производстве на душу населения не учитывают производственных издержек[252]. Чтобы вычислить изменение объема чистой продукции, необходимо вычесть дополнительные производственные издержки, такие как плата за новую технику или удобрения, и может оказаться, что при общем росте производства имело место уменьшение чистого реального душевого дохода. Но данные о росте населения и сельскохозяйственной продукции, потребляемой в сельских районах, говорят об обратном.

Многие авторы предполагают третью форму малоземелья: многим крестьянам не хватало земли для получения средств к существованию. Тюкавкин, например, говорит, что 54,3 % семей в передельных общинах в европейской части России имели менее девяти десятин, а он считает, что это была нижняя граница обеспечения средств к существованию[253]. А Ленин и вовсе утверждал, что крестьянской семье нужно было иметь пятнадцать десятин, «чтобы свести концы с концами»[254]. Если принять критерий Ленина, в 1905 г. только 17,7 % крестьянских хозяйств в европейской части России могли сводить концы с концами[255]. Но хотя в среднем крестьяне жили очень бедно, массовый голод имел место только в годы катастрофически низкого урожая, каким стал 1891 г., но тогда правительство предприняло куда более эффективные и энергичные меры помощи, чем британское правительство в Индии в ту же эпоху[256]. И как мы видели, есть реальные свидетельства того, что положение улучшалось, хотя и очень медленно.

Наконец, даже если бы удалось вычислить, сколько именно земли в качестве единственного источника дохода нужно было для обеспечения крестьянской семье средств к существованию, мы упустили бы четвертое, экономически, вероятно, наиболее важное возможное значение термина «малоземелье»: количество земли, которое не дает возможности подняться над уровнем бедности даже при наличии других источников дохода. В число последних входят обработка – за деньги или за часть урожая – арендованной земли, работа по найму[257] и, наконец, малое предпринимательство. Фактически в начале XX в. крестьяне арендовали на стороне и обрабатывали 37 млн десятин земли[258]. Трудно понять, почему ученые часто рассматривают сам факт аренды земли как свидетельство бедности крестьян[259], и ведутся даже споры по вопросу о том, кого было больше среди арендаторов – совсем бедных или не очень‐то и бедных[260]. Различие между землей собственной и арендованной зависит от разных факторов: фермер, обрабатывающий только свою землю, принимает на себя другой набор рисков (скажем, перспективу изменения стоимости земли), по сравнению с тем, кто обрабатывает арендованную землю, и выбор того или иного набора рисков зависит не только от материального положения. В любом случае, даже если аренда земли приносила больше выгоды зажиточным крестьянам, бедным это также позволяло улучшить свое материальное положение, а иначе чего ради они брали бы ее в аренду?

Для оценки условий жизни крестьянства важнее было то, что в сельской местности увеличивались возможности несельскохозяйственной занятости: даже в период 1877–1894 гг. 23,6 % общего дохода крестьяне получали от занятости за пределами сельского хозяйства[261]. Ленин сам отмечал, что в «промышленных районах» крестьяне начинают жить «более опрятно (в том, что касается одежды, домашней обстановки и т. п.)» и добавил, что «это замечательно прогрессивное явление следует приписать заслугам российского капитализма»[262].

Производительность крестьянского и помещичьего хозяйства

По данным Центрального статистического комитета в 1860‐е годы урожайность зерновых на землях частных владельцев была выше, чем на надельных землях (33 и 29 пудов с десятины соответственно), и впоследствии увеличивалась все быстрее. В табл. 3.3 показаны изменения урожайности в последующие десятилетия по отношению к периоду 1861–1870 гг. (100 %)[263].

Таблица 3.3

Урожайность на надельных землях и землях, находящихся в частной собственности

Волин объясняет различие в урожайности более высоким качеством частновладельческих земель[264]. Это объяснение представляется правдоподобным для помещичьих земель