История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

солдатской среде: д-ру Стензу (сей доктор медицины стал генерал-квартирмейстером армии) и главе разведки армии Уотсону. Оба они были известными фанатиками, врагами пресвитериан и членами Военного совета, а кроме того, пользовались доверием Кромвеля, по указанию коего и принялись усердно обхаживать Беркли, превознося до небес его ум и полководческий талант, чем без труда расположили к себе тщеславного сэра Джона. Они рассказывали ему о заседаниях офицерского совета, и полученные от них сведения часто противоречили сообщениям Ашбурнема; по-видимому, именно Стенз и Уотсон первыми стали внушать королю (через посредство Беркли), что ему не следует ждать от Кромвеля никаких услуг и что на его жизнь готовится покушение.

Я не думаю, что Беркли было известно, какие дальнейшие планы имел король, готовясь бежать из Гемптон-Корта; и, сказать по правде, я не уверен, что сам король, садясь на лошадь,твердо знал, что он будет делать теперь. Некоторые полагают, что он хотел направиться в Сити, другим кажется, что целью его был остров Джерси (почему король и спросил Ашбурнема: «А где же корабль?»), достоверно одно - искать убежища на острове Уайт король никогда не думал. И мне представляется, что Ашбурнем - который еще не оставил надежд на офицеров,так как считал, что перемена к худшему в отношении армии к королю вызвана злобой агитаторов и левеллеров - мог иметь в виду Уайт с самого начала, то есть с того момента, когда король счел необходимым бежать из расположения армии; рассеять же его страхи было очень трудно, ведь в ту пору со стороны Его Величества и в самом деле было гораздо естественнее опасаться убийства, нежели того, что его враги совершили впоследствии. Далее, Ашбурнем питал столь глубокое отвращение к шотландцам, что не ждал ничего доброго и от их собратьев, пресвитериан Сити, и всячески отговаривал короля от мысли искать убежища у этих последних (к чему многие склоняли Его Величество); а его ненависть к шотландцам и пресвитерианам, всем хорошо известная, была одной из причин любезного обхождения с ним армейской верхушки. Офицеры часто жаловались Ашбурнему на овладевший солдатами левеллерский дух, который, твердили они, представляет ныне опасность для короля, а в будущем может обернуться серьезной угрозой для них самих; и внушали ему, что побороть этот дух, пока король находится в армии, им не под силу, но если Его Величество окажется в каком-то другом месте, то они быстро приведут солдат к повиновению. Не исключено, что в одной из подобных бесед кто-то из офицеров упомянул остров Уайт как надежное убежище, а полковника Гаммонда - как человека честного и благонамеренного, а запись этого разговора, сделанная Ашбурнемом, и попалась на глаза лорду Лангдейлу. Однако сам Ашбурнем неизменно утверждал, что такой бумаги никогда не видел и что он не имел в виду остров Уайт в тот момент, когда король покидал Гемптон-Корт; последующие же события его жизни не позволяют нам усомниться в его преданности королю. А потому весьма вероятно, что Кромвель, который ненавидел Ашбурнема, несколько лет спустя посадил его в Тауэр и замышлял убить, желал уничтожить его репутацию, внушив всем мысль, будто Ашбурнем по собственному почину и без ведома своего господина привез его на Уайт - ведь такой поступок, пусть даже совершенный с самыми благими намерениями, выглядел бы в глазах англичан как чудовищное преступление. >

Внезапный и неожиданный отъезд короля из Гемптон-Корта произвел сильнейшее впечатление на умы, и теперь каждый строил догадки о дальнейших действиях Его Величества, исходя при этом из своих собственных желаний. Пресвитериане воображали, что король укрылся в Сити (неосновательно полагая, что сделать это ему было бы нетрудно) и выжидает подходящего момента, чтобы, воспользовавшись новым разрывом между Парламентом и армией, а также бесконечными раздорами в самой армии, выступить открыто. Кавалеры надеялись, что он удалился на континент, где будет спокойно ждать таких перемен в Англии, которые сделают возможным его скорое возвращение. Армия же сильно опасалась подобного шага с его стороны, как самого худшего, что только могло случиться с точки зрения ее собственных целей и интересов.

Парламент, а вернее, та его часть, которая поддерживала армию, была чрезвычайно напугана предположением, что король находится в Сити и намерен таиться там до тех пор, пока не будет подготовлен некий заговор и все его приверженцы не соберутся в Лондоне, чтобы принять в нем участие. А потому, узнав об отъезде короля из Гемптон-Корта, обе Палаты немедленно приняли ордонанс, в котором объявили, что всякого, кто осмелится предоставить королю приют и убежище в собственном доме, не сообщив и дав знать о том Парламенту, ожидают конфискация имущества и смертная казнь — чем, несомненно, привели всех граждан Сити в такой ужас, что если бы король действительно скрывался среди них, то его бы очень быстро нашли и выдали Парламенту. Палаты велели устроить обыски в домах некоторых видных пресвитериан (словно были уверены, что король находится у кого-то из них); и спешно послали во все порты королевства приказы об их закрытии и о запрете кому-либо садиться на судно и покидать Англию, чтобы король, даже изменив внешность, не смог ускользнуть из страны. Также была издана прокламация о высылке из Лондона и из любого места, находящегося в пределах двадцати миль от него, всех, кто когда-либо поднимал оружие за короля; таких людей усердно искали, тех же, кого удавалось найти, брали под стражу и бросали в тюрьмы, где они подвергались самому жестокому и суровому обращению. Но все эти сомнения быстро рассеялись, и уже через два дня Кромвель уведомил Палату общин, что им получено письмо от полковника Гаммонда с подробным описанием того, каким образом король прибыл на остров Уайт и кто его сопровождал; и что король будет находиться в замке Карисбрук, пока не станет известна воля Парламента; само же это донесение было составлено от начала до конца в таком на удивление веселом тоне, что все пришли к выводу: король оказался именно там, где его хотел видеть Кромвель.

Теперь Парламент уже ни о чем не спорил с армией, но безропотно соглашался с любыми ее предложениями. Пресвитериан обеих Палат и Сити терзал мучительный страх при мысли о том, что кое-какие подробности их тесных сношений с королем во время его пребывания в Гемптон-Корте могут выйти наружу, а потому они не желали давать армии новых поводов для подозрений какими-либо протестами, предоставив своим священникам речами с церковных кафедр поддерживать жар в сердцах народа, чем те и занимались с великим усердием.

У Кромвеля, однако, имелось теперь больше оснований опасаться, что