Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

Гиппократовского корпуса и Галена. Он описывает вагинальное зеркало и акушерское кресло, дает превосходную анатомию матки, предлагает почти современные диетические и оперативные средства помощи, такие, например, как промывание глаз новорожденного маслом{1393}, знакомит с полусотней контрацептивных приспособлений, большая часть которых сводится к обработке вагины лекарством{1394}, и (в отличие от Гиппократа) допускает аборты в случаях, когда роды могут угрожать жизни матери{1395}. Соран был величайшим гинекологом древности. После него в этой области не было произведено никаких улучшений вплоть до Паре, жившего пятнадцать веков спустя. Если бы до нас дошли все сорок его трактатов, мы, вероятно, должны были бы считать его столь же великим, как и Галена.

Самый знаменитый врач этого периода был сыном пергамского архитектора, который назвал его Галеном, то есть «тихим» и «незлобивым», в надежде, что тот не пойдет по стопам своей матери{1396}. В четырнадцать юноша нашел свою первую любовь — он вДюбился в философию, от опасного соблазна которой не смог освободиться до конца своих дней. В семнадцать он обратился к медицине, учился в Киликии, Финикии, Палестине, на Кипре, Крите, в Греции и Александрии (легкость на подъем, характерная для античного ученого), работал хирургом в пергамской гладиаторской школе и некоторое время практиковал в Риме (164–168 гг.). Успешно излечив нескольких больных, он приобрел состоятельных клиентов, а на его лекции собирались выдающиеся слушатели. Его репутация поднялась столь высоко, что ему писали изо всех провинций с просьбой о врачебном совете, и, уверенный в своих силах, он назначал им лечение заочно. Его добрый отец, забыв о цели, которую он преследовал, давая сыну имя Галена, советовал ему не вступать ни в какую секту и всегда говорить правду. Гален послушался, выявил невежество и продажность многих римских врачей и через несколько лет был вынужден бежать от врагов. Марк Аврелий позвал его назад для лечения захворавшего Коммода (169 г.) и попытался взять с собой в поход против маркоманов, однако Гален оказался достаточно ловок, чтобы вскоре вернуться в Рим. Начиная с этого времени мы не знаем о его жизни ничего, за исключением его трактатов.

Он был почти столь же плодовит и многотомен, как и Аристотель. Из пятисот томов, приписывавшихся ему, сохранилось около ста восьмидесяти, которые на двадцати тысячах страниц обнимают все ветви медицины и некоторые области философии. Их медицинская ценность сегодня не слишком высока, однако они изобилуют случайной информацией и сохранили на себе печать витальности сильного и склонного к спорам духа. Его страсть к философии наделила его дурной привычкой делать далеко идущие выводы на основании малого количества фактов; вера в собственные знания и способности часто приводит его к догматизму, невозможному в настоящем ученом; вескость его авторитета привела к закреплению на долгие времена серьезных ошибок. И тем не менее он был аккуратным наблюдателем и экспериментировал больше, чем любой другой античный врач. «Я признаю, что всю свою жизнь страдал одним недугом: не доверять… никаким утверждениям до тех пор, пока я не проверю их, насколько это возможно, на собственном опыте»{1397}. Так как римский губернатор запретил ему анатомировать человеческие тела — живые или мертвые, он анатомировал и подвергал вивисекции животных, и иногда слишком поспешно делал выводы о строении человека на основании изучения обезьян, собак, коров и свиней.

Несмотря на свою ограниченность, Гален внес в анатомию больший вклад, чем любой другой исследователь античности. Он тщательно описал строение черепа и спинной хребет, мускульную систему, молочные железы, язычные и подчелюстные железы, сердечные клапаны. Он доказал, что вырезанное сердце может продолжать биться вне тела; он выяснил, что артерии содержат кровь, а не воздух (как учила на протяжении четырехсот лет Александрийская школа). Он упустил возможность предвосхитить открытие Гарвея; Гален полагал, что большая часть крови циркулирует взад и вперед по венам, в то время как остальная ее часть, смешавшись с поступившим из легких воздухом, движется туда и сюда по артериям. Ему первому удалось объяснить механизм дыхания, и он высказал блестящую догадку о том, что главный вдыхаемый нами элемент воздуха идентичен тому, который принимает активное участие в процессе горения{1398}. Он выявил отличие плеврита от пневмонии, описал аневризм, рак и туберкулез, раскрыв инфекционную природу последнего. Кроме того, он основал экспериментальную неврологию. Он провел первые эксперименты по рассечению спинного мозга, определил сенсорные и моторные функции каждого сегмента, понял природу симпатической системы, выявил семь из двенадцати пар черепных нервов и мог по своему желанию добиваться афазии, перерезав ларингальный нерв. Он доказал, что повреждения одной из сторон мозга приводят к расстройству другой стороны тела. Он исцелил софиста Павсания от нечувствительности указательного и большого пальцев левой руки, стимулируя плечевое сплетение, где находится локтевой нерв, контролирующий эти пальцы{1399}. Он настолько хорошо овладел симптоматологией, что предпочитал ставить диагноз, не задавая пациенту никаких вопросов{1400} Он часто использовал диету, упражнения и массаж, но был также и грамотным фармацевтом, много путешествуя в поисках редких лекарств. Он презирал врачей, предписывающих принимать мочу и отбросы, каковые методы были по-прежнему в чести у некоторых из его современников{1401}, рекомендовал принимать высушенных цикад против колик, применял при лечении опухолей козлиный помет и приводил длинный список болезней, которые можно исцелить при помощи териака — знаменитого лекарства, изготовленного в качестве противоядия для Митридата Великого, ежедневно потреблявшегося Марком Аврелием и содержащего змеиное мясо{1402}.

Свой послужной список выдающегося экспериментатора он запятнал потоками опрометчивых теорий. Он высмеивал магию и заклинания, с доверием относился к дивинации во сне и думал, что фазы Луны влияют на состояние пациентов. Он присоединился к Гиппократовой теории о существовании четырех гуморов (кровь и флегма, желтая и черная желчь)[98], добавил к ней некоторые постулаты пифагорейской теории четырех элементов (земля, воздух, огонь, вода) и попытался свести все болезни к нарушению баланса между этими четырьмя гуморами или четырьмя элементами. Он был твердым виталистом, убежденным в том, что pneuma, «жизненосное дыхание», или «дух», проникает и приводит в движение каждую часть тела. Механические интерпретации биологии были выдвинуты несколькими врачами, например Асклепиадом, который придерживался мнения, что физиология должна рассматриваться как одна из ветвей физики; Гален возражал, что, тогда как машина есть не что иное, как совокупность составляющих ее частей, организм предполагает наличие целеполагающего «ведущего», целого, которое контролирует свои части. И точно так же как только цель способна объяснить происхождение, структуру и функции органов, Вселенная, полагал Гален,