История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

котором выразили возмущение тем, что Парламент, ради которого они рисковали своими жизнями и проливали свою кровь, обошелся с ними с величайшим презрением; что у них отняты права, принадлежащие им как солдатам и подданным; и что когда они пожаловались на нанесенные им обиды, их стали оскорблять, подвергать побоям и бросать в тюрьмы.

После этого главнокомандующего уговорили написать письмо одному члену Парламента, который и представил его Палате. В этом письме Ферфакс обратил внимание общин на несколько петиций против армии, составленных в лондонском Сити и различных графствах, и заметил, что запрет офицерам армии подавать петиции в то самое время, когда множество направленных против них петиций принимается Парламентом, выглядит очень странно; и что он, Ферфакс, опасается, как бы армия не устроила общий сбор и не попыталась найти какие-нибудь другие средства для защиты своих прав.

Такое поведение солдат, а особенно то обстоятельство, что главнокомандующий, по-видимому, их поддерживал, встревожили Парламент, и, однако, он твердо решил, что не позволит порицать его меры и противиться его действиям тем, кто находится у него на службе и получает от него жалованье. А потому, после многих суровых выражений по поводу наглости некоторых офицеров и солдат, Парламент объявил, что всякий, кто вопреки приказу откажется идти служить в Ирландию, будет уволен из армии. Армия же, полная решимости не подчиняться воле Палат, впервые выраженной с такой определенностью, открыто и дерзко взбунтовалась и потребовала уплаты долгов по жалованью, заявив при этом, что знает, где и как она сама могла бы их взыскать. Войска удалось несколько утихомирить лишь после того, как им послали жалованье за месяц, а принятую против них декларацию вырвали из протоколов обеих Палат. Впрочем, даже это их не удовлетворило; напротив, солдаты громко заявляли, что отлично знают, каким образом армия могла бы сделаться столь же влиятельной, как и Парламент, и где ее услуги ценились бы выше и вознаграждались лучше. Подобные речи нагнали столько страху в Вестминстере, что особому комитету лордов и общин (некоторые члены пользовались большой популярностью в войсках) поручено было отправиться в армию и вместе с комитетом из офицеров найти средство успокоить это опасное брожение умов. Теперь армия полагала себя равной Парламенту, ведь у нее был собственный комитет, уполномоченный вести переговоры с комитетом Палат, что, между прочим, весьма ободрило Ферфакса, ранее никогда не помышлявшего о сопротивлении или неподчинении Парламенту, и побудило его с большей, чем прежде, определенностью поддержать армию в ее бурном порыве, перед которым, как он ясно видел, все вокруг так покорно и безропотно уступали.

Кромвель же вел себя до сих пор с изумительным лицемерием (будучи, несомненно, великим мастером в этом искусстве); наглые выходки солдат, как можно было подумать, приводили его в бешенство, он присутствовал в Палате общин всякий раз, когда там рассматривались обращения армии, яростно осуждал их за дерзость и даже добился ареста нескольких офицеров. Теперь он предложил отрядить в армию главнокомандующего, который-де быстро изгонит из нее мятежный дух; ему поверили с такой легкостью, что несколько раз посылали в войска его самого, и Кромвель, проведя там два или три дня, неизменно возвращался в Палату и горько сетовал на овладевшее армией буйное своевольство; о себе же говорил, что из-за козней врагов, а также лиц, стремящихся вновь ввергнуть страну в кровавую смуту, он сделался столь ненавистным в войсках, что его даже замышляли убить, и, не узнай он вовремя об этом плане, ему бы не удалось уйти из рук злоумышленников живым. Когда же Кромвель вел подобные речи и распространялся о грозящих Англии новых смутах, он производил впечатление человека, который как никто другой на свете страдает от самой мысли о будущих бедствиях. Но поскольку людям проницательным уже давно были ясны коварные замыслы Кромвеля, то его лицемерие не могло долго их обманывать. Ведь было известно, что самые деятельные офицеры и агитаторы являлись его креатурами, которые ничего не предпринимали и не стали бы предпринимать иначе, как по его прямым указаниям. Наконец, влиятельные члены Палаты общин приняли тайное решение отправить Кромвеля в Тауэр, как только он на следующий день явится в Палату (заседания коей он редко пропускал) — в надежде, что если им удастся удалить этого человека из армии, то впоследствии они смогут без труда восстановить в ней прежний дух и привести ее к прежнему повиновению. Ибо ее главнокомандующий Ферфакс не внушал им ни малейших подозрений: они знали, что по взглядам своим это был совершенный пресвитерианин, и полагали, что Кромвель подчинил его своему влиянию исключительно благодаря умелому притворству и лицемерным претензиям на святость и чистосердечие. Нет сомнения, что ни тогда, ни даже много позднее Ферфакс не верил, что Кромвель вынашивает в своей душе какие-либо дурные замыслы против короля или же намеревается выказать самомалейшее неповиновение Парламенту.

План захвата особы Кромвеля невозможно было сохранить в такой тайне, чтобы сам он ничего не заподозрил, и уже на следующее утро после его горьких жалоб на потерю всякой власти, влияния и авторитета в армии и рассказов о страшной опасности для его жизни, коей грозит ему ныне пребывание в войсках, когда в Палате с минуты на минуту ожидали его появления, вдруг стало известно, что Кромвеля видели на рассвете за городом, в сопровождении единственного слуги — он направлялся в армию, уже успев назначить сбор нескольким кавалерийским полкам. Прибыв на место, он сообщил в письме к Палате общин, что прошлой ночью получил от нескольких офицеров собственного полка письмо, из коего явствовало, что он сам и его решительное несогласие с действиями армии вызывают в войсках гораздо меньше злобной подозрительности, чем прежде, а потому, полагали эти офицеры, если бы он тотчас же к ним прибыл, то с помощью его советов и увещаний армию удалось бы очень быстро образумить; получив это письмо, он не стал терять времени и, явившись в армию, обнаружил, что солдат ввели в заблуждение лживыми наветами, источник коих он еще надеется отыскать, а пока настоятельно просит, чтобы главнокомандующего, офицеров-членов Палаты и всех прочих офицеров, находящихся ныне в Лондоне, немедленно отправили в расположение армии; он также полагает, что для прекращения нынешних беспорядков и для предотвращения таковых в будущем совершенно необходимо, и как можно скорее, назначить общеармейский сбор, о чем надлежащим образом распорядится сам главнокомандующий, когда прибудет к войскам. Теперь вождям Палат не было никакого смысла раскрывать прежние свои планы или выражать какие-либо подозрения на счет человека, ставшего для них недосягаемым, а потому они решили дождаться более удобного