Музей-заповедник А. С. Пушкина - Владимир Семенович Бозырев

Поэт был прав: Надежда Осиповна в своей просьбе к царю больше распространялась о материнской любви и просила о разрешении сделать ее сыну операцию в каком-нибудь городе. Царская милость выразилась в том, что царь разрешил Пушкину выехать для лечения в Псков, оставаясь там под присмотром властей.

Пушкин был раздосадован таким оборотом дела и, не скрывая своего возмущения, писал об этом Жуковскому из Михайловского в начале июля 1825 года:

«Неожиданная милость его величества тронула меня несказанно, тем более, что здешний губернатор предлагал уже мне иметь жительство во Пскове, но я строго придерживался повеления высшего начальства. Я справлялся о псковских операторах; мне указали там на некоторого Всеволожского, очень искусного по ветеринарной части и известного в ученом свете по своей книге об лечении лошадей.

Несмотря на все это, я решился остаться в Михайловском, тем не менее чувствуя отеческую снисходительность его величества. <...>

Дело в том, что 10 лет не думав о своем аневризме, не вижу причины вдруг об нем расхлопотаться. Я все жду от человеколюбивого сердца императора, авось-либо позволит он мне со временем искать стороны мне по сердцу и лекаря по доверчивости собственного рассудка, а не по приказанию высшего начальства».

Досада Пушкина объяснялась прежде всего тем, что «снисходительность его величества» сводила на нет очередной план бегства за границу, на этот раз через Дерпт, где жил в то время известный профессор хирургии Мойер, человек близкий Жуковскому. В случае, если бы официальные ходатайства не принесли результата, Пушкин думал добиться с помощью Жуковского разрешения ехать лечиться к Мойеру в Дерпт, откуда до границы рукой подать. В этот план был посвящен и А. Н. Вульф, который, вероятно, и должен был убедить Мойера выступить перед властями ходатаем о разрешении Пушкину приехать к нему в Дерпт для операции, причем решающим мотивом в этом ходатайстве должно было быть то, что лечение болезни Пушкина представляет интерес для медицины, в частности для такого известного хирурга, каким был профессор Мойер.

Предполагалось, что он же, в случае успеха побега, выступит и в защиту Пушкина, оправдывая его поступок безнадежным состоянием его здоровья и необходимостью искать лечения за границей.

Об осуществлении этого плана друзья условились информировать друг друга в иносказательной переписке о судьбе коляски, взятой будто бы Вульфом для переезда из Пскова в Дерпт. В случае согласия Мойера выступить с ходатайством за Пушкина Вульф должен был сообщить Пушкину о намерении выслать коляску незамедлительно обратно в Псков. Если же осуществление задуманного друзьями становилось сомнительным, то Вульф должен был сообщить в Михайловское о том, что он оставляет коляску в Дерпте.

Этот город стоял тогда на кратчайшем тракте за границу, и в нем обычно останавливались все, кто следовал из России на запад, и поэтому в Дерпте можно было узнать свежие столичные новости и различные толки. Вульф должен был следить и за тем, что говорилось здесь о Пушкине, и сообщать об этом поэту. В качестве шифра для этой информации друзья условились избрать обсуждение проекта издания полного собрания сочинений Пушкина в Дерпте. По их договоренности, слова главного цензора в этой переписке выражали бы настроение высшей правительственной власти относительно михайловского изгнанника; заметки первого, второго и т. д. наборщика — мнения того или другого из ее агентов.

Но не успели друзья приступить к осуществлению этого плана, как он неожиданно и довольно комически провалился. Добрейший Жуковский, не зная истинных причин отказа Пушкина ехать лечиться в Псков и думая, что его решительный отказ вызван отсутствием там хороших врачей, обратился к Мойеру с просьбой самому приехать в Псков для операции поэта, которому вскоре писал: «Решился ли ты сделать себе операцию и согласишься ли поехать для этого в Псков? Оператор готов. Это Мойер, дерптский профессор, мой родня и друг. Прошу в нем видеть Жуковского. Он тотчас к тебе отправится, как скоро узнает, что ты его ожидаешь».

Не ожидавший такой развязки, Пушкин срочно пишет письмо Мойеру и умоляет его не приезжать к нему, мотивируя это тем, что не вправе отвлекать знаменитого врача от его занятий.

Поскольку план рушился и нужно было давать отбой, Пушкин написал письмо и участнику «заговора» А. Н. Вульфу на принятом между ними условном языке: «Любезный Алексей Николаевич, я не успел благодарить Вас за дружеское старание о проклятых моих сочинениях, черт с ними и с цензором, и с наборщиком, и с tutti quanti[9] — дело теперь не о том. Друзья мои и родители вечно со мною проказят. Теперь послали мою коляску к Мойеру с тем, чтобы он в ней ко мне приехал и опять уехал и опять прислал назад эту бедную коляску. Вразумите его. Дайте ему от меня честное слово, что я не хочу этой операции...»

Чтобы успокоить Жуковского, Пушкин обещал ему приехать для лечения в Псков осенью. На поездке туда настаивал и Вяземский, который между 28 августа и 6 сентября писал Пушкину: «Смотреть на Псков, как на ссылку, то все же она не хуже деревни, тем более, что деревня все еще за тобой остается. Соскучишься в городе, никто тебе не запретит возвратиться в Михайловское: все и в тюрьме лучше иметь две комнаты; а главное то, что выпуск в другую комнату есть уже некоторый задаток свободы».

Однако на такое предложение, склоняющее его к компромиссу, к примирению со своей судьбой, поэт дал решительную отповедь: «Очень естественно, что милость царская огорчила меня, ибо новой милости не смею надеяться, — а Псков для меня хуже деревни, где по крайней мере я не под присмотром полиции. Вам легко на досуге укорять меня в неблагодарности, а были бы вы (чего боже упаси) на моем месте, так, может быть, пуще моего взбеленились... Аневризмом своим дорожил я пять лет, как последним предлогом к избавлению, ultima ratio libertatis[10] — и вдруг последняя моя надежда разрушена проклятым дозволением ехать лечиться в ссылку! Душа моя, поневоле голова кругом пойдет. Они заботятся о жизни моей; благодарю — но черт ли в эдакой жизни. Гораздо уж лучше от нелечения умереть в Михайловском. По крайней мере могила моя будет живым упреком... выписывают мне Мойера, который, конечно, может совершить операцию и в сибирском руднике... Вы находите, что позволение ехать во Псков есть шаг вперед, а я думаю, что шаг назад...»

Жуковский в письме к Пушкину в конце сентября вновь настаивал на поездке поэта в Псков, беспокоясь о его здоровье: