Михаил Гаспаров - Рассказы Геродота о греко-персидских войнах и еще о многом другом

Храбрее всех бились воины с Хиоса, но погибли они страшнее всех: когда они пробивались сквозь вражеский строй, корабли их были так изрешечены, что не могли плыть дальше; они высадились на берег и пешие пошли к ближайшему городу Эфесу. В Эфесе в эту ночь был праздник, и никто знать не знал о морском побоище в сорока верстах; эфесцы решили, что это разбойники хотят напасть на их город врасплох, схватились за оружие и перебили хиосских героев до единого.

Фокеец Дионисий раньше других понял, какой конец может быть у такого сражения. Он увел свои три корабля в открытое море, захватил с ними в бою еще несколько судов, в свою порабощенную Фокею возвращаться не стал, а стал плавать вольным пиратом, грабя персов и карфагенян и никогда не трогая эллинов: по крайней мере, так говорили в народе.

После битвы перед Милетом все было кончено для ионян. Милет пал. Все его жители были уведены в плен: длинным караваном, со стариками и детьми, они потянулись в глубь Азии. Царь Дарий поселил их в глухой деревушке среди болот, близ устья реки Тигр. Милет заняли персы, окрестности Милета — карийцы.

Все острова у ионийского берега были захвачены персами. Персы высаживались, растягивали поперек острова рыбацкую сеть и шли с нею от одного конца острова до другого, сгоняя всех жителей на крайний мыс. Там их брали голыми руками и увозили в рабство. Гистией, пиратствовавший на Боспоре, не вынес вести о милетском разгроме. Собрав все свои корабли, он бросился к ионийским берегам для последней неравной борьбы. Был бой, греки были разбиты, Гистией попал в плен, его доставили к Артаферну — тому самому Артаферну, который сказал когда-то: «Ну, что же, Гистией? Ты сработал обувь, а Аристагор ее надел?» Артаферн приказал Гистиея распять, а тело его набальзамировать и отправить в Сузы к царю. Дарий не мстил мертвым: он приказал похоронить Гистиея с почестями, не как царского изменника, а как царского советника.

Рассказ седьмой, место действия которого — Марафон, а главный герой — афинянин Мильтиад

Битва при Марафоне: сентябрь 490 г. до н. э.

Как Мильтиад появился в Афинах

В Афинах любили театр. Это зрелище было еще в новинку. Представления устраивались раз в год, весною, на склоне акрополя, под открытым небом. Представляли события древних сказаний: о Персее, о Геракле, об Ахилле. Но в этот год все было по-другому. Драма называлась: «Падение Милета». Актер в пышном одеянии величественно стоял на середине и возвышенным слогом скорбно повествовал о горькой доле угоняемых в рабство соплеменников, а хор вторил ему жалобными песнями под мерные звуки флейт и медных треугольников. Зрители были вне себя. Десятитысячной толпой, старые и молодые, они вскакивали с мест, били себя в грудь и заливались слезами. Афинские власти были в большом неудовольствии. Сочинителя драмы оштрафовали на тысячу драхм — за то, что его произведение подрывало бодрый дух афинского народа.

Афиняне плакали не о милетянах, а о себе. Они хорошо понимали, что их двадцати кораблей было слишком мало, чтобы помочь ионянам, но вполне достаточно, чтобы навлечь на их город грозный гнев персидского царя.

Первую весть о персидской опасности принес в Афины Мильтиад, тиран Херсонеса — тот самый, который когда-то на Дунае советовал разрушить мост и отрезать Дарию обратный путь. Теперь персы выгнали его из Херсонеса, и он бежал в Афины.

Херсонес — это фракийский мыс у входа в Геллеспонт. Афиняне им завладели вот каким образом. Херсонесских фракийцев теснили соседние фракийцы. Херсонесцы спросили совета у дельфийского оракула. Оракул сказал гонцам: «Призовите на помощь того, кто первый пригласит вас в гости на обратном пути». Гонцы пустились в обратный путь. Они прошли Фокиду, прошли Беотию, дошли до Афин. Всюду люди опасливо смотрели на высоких иноземцев с длинными копьями и запирали перед ними двери. Только в Афинах встретился им человек, который заговорил с ними, расспросил их, кто они и откуда, позвал к себе в дом и угостил. Отдохнув и пообедав, гонцы рассказали своему гостеприимцу об оракуле и предложили ему стать правителем Херсонеса. Тот согласился.

Человек этот был Мильтиад, дядя нашего Мильтиада. Он был не в ладах с Писистратом, тираном Афин, и поэтому с радостью покинул Афины, чтобы самому стать тираном в дальнем Херсонесе. Здесь он и умер, и преемником его стал Мильтиад-племянник. На этого-то Мильтиада и двинулись персы с суши и с моря, чтобы наказать его за изменнический совет на Дунае. Мильтиад не стал их дожидаться, нагрузил свои сокровища на пять кораблей и, с трудом ускользнув от преследования, явился в Афины.

Афиняне не жалели о вчерашнем тиране, но они жалели о Херсонесе. Дело в том, что мимо Херсонеса шла морская дорога, по которой в Афины привозили хлеб из черноземных городов Причерноморья: своего хлеба в Афинах не хватало. Перерезав эту дорогу, персы задушили бы Афины голодом. Такова была первая весть о персидской опасности, и ее привез в Афины Мильтиад.

Прошел год, и в Афины принеслась вторая весть о персидской опасности. На Афины и Эретрию двинулся с войском и флотом персидский полководец Мардоний, человек молодой и пылкий, сын Гобрия (того Гобрия, который в скифской степи разгадал царю загадку про птицу, мышь, лягушку и пять стрел) и зять самого царя Дария. Он шел на Грецию через Фракию: войско по берегу, флот вдоль берега. По пути он покорил мимоходом персидской власти Македонию — на этот раз взятки македонским царям не помогли.

Греков спас северо-восточный ветер, который по-гречески называется Борей. На пути у Мардония был полуостров, от которого далеко в море тянутся три мыса, как три пальца; на первом из них высится гора Афон, крутая и каменистая. Когда корабли Мардония огибали Афон, из Фракии дунул Борей. Небо померкло, море вскипело, корабли размело, как щепки. Их било о скалы, они переворачивались и гибли, люди не могли выбраться на обрывистый берег и тонули или попадали в пасть к хищным рыбам. «Рассказывают, что погибло триста кораблей и более двадцати тысяч человек», — говорит Геродот.

После этого Мардоний не решился продолжать поход. Персы отступили. Но было ясно, что отступили они ненадолго.

Однако греки, казалось, не думали об этом. Афиняне были увлечены войной с Эгиной, а спартанцы — раздорами двух своих царей.

Как афинские женщины пряжками закололи бойца

Если встать на афинском акрополе и с самого края обрыва посмотреть на юг, то сперва увидишь внизу кучу желтых глинобитных городских домиков, лепящихся друг к другу у подножия холма;

потом, за городской стеной, — зеленую пологую равнину, по которой бегут две белые дороги в две афинские гавани, Фалер и Пирей;

потом — берег моря, выгнутый песчаной дугой, лес мачт и муравьиную суетню на пристанях;

потом — море, ярко-синее и блестящее под южным солнцем;

а на этом море — два острова: ближний, желтый, плоский, песчаный — Саламин, и дальний, белый, приподнятый, утесистый — Эгину;

если же солнце очень ярко и воздух чист, то на самом горизонте, по ту сторону моря, можно разглядеть туманную полосу пелопонесского берега, где лежит город Эпидавр.

Саламин принадлежал афинянам, а Эгина была самостоятельна.

Афиняне ненавидели эгинян так, как только может ненавидеть сосед соседа. Геродот, наверное, сам слышал, как при нем в народном собрании самые пылкие ораторы предлагали: срыть Эгину, это бельмо на глазу у Афин, а всех эгинян обратить в рабство, отрубив им большие пальцы рук — чтобы они могли держать весло на галере, но не копье в бою.

Афиняне ненавидели эгинян за то, что те перебивали им морскую торговлю. Но если бы спросить самих афинян, они в этом не признались бы, а рассказали бы в объяснение этой вражды одну очень древнюю историю.

Когда-то Эгина не была еще самостоятельна, а была владением Эпидавра. В Эпидавре случился неурожай. Обратились к оракулу. Оракул велел: «Поставьте из оливкового дерева статую двум богиням: Народнице и Урожайнице». Оливковые деревья росли тогда только в Афинах. Эпидавряне попросили у афинян два ствола. Афиняне дали, но с условием, что эпидавряне каждый год будут приезжать к ним с жертвами Афине. Эпидаврянетак и делали. Но прошло много лет, эгиняне восстали против эпидаврян, напали на них, разорили их город и увезли к себе на остров обе статуи: и Народницу, и Урожайницу.

Жертвоприношения Афине прекратились. Афиняне напомнили о нихэгинянам. Эгиняне отвечали: «Жертвы обещали эпидавряне, а не мы; жертв больше не будет». Афиняне послали на Эгину послов — увезти статуи в Афины. Статуи стояли на городской площади, высокие и прямые, как древесные стволы, с неподвижными широкими глазами и загадочно улыбающимися ртами. Афиняне закинули им на шеи веревки и стали тащить. Тут раздался гром, дрогнула земля, — по крайней мере, так рассказывали Геродоту, — и эгиняне с обнаженными мечами набросились со всех сторон на перепуганных афинян. Были перебиты все, кроме одного человека. «А с изображениями богинь, — пишет Геродот, — случилось вот что: они будто бы пали перед афинянами на колени, и с того времени остались в таком положении навсегда. Я этому, впрочем, не верю, но другой кто-нибудь, может быть, и поверит».