Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер

не удастся. Но путь от абстрактных убеждений к оседлости получился долгим, тяжёлым и стоил огромных жертв.

Поначалу советская власть пыталась воздействовать на обстановку в кочевых аулах, сочетая просветительные кампании, инвестиции и некоторые принудительные меры[15]. Но, когда большевики в ходе «революции сверху» пришли к решению привязать кочевников к земле, они уничтожили не только культуру последних. Конец кочевой мобильности означал для них, помимо экономической катастрофы, распад социальных связей и сетей, которые также (и прежде всего) поддерживались благодаря постоянной миграции[16]. Правда, как будет показано в данной работе, губительные последствия коллективизации и перевода на оседлое положение объясняются не только атаками со стороны чрезвычайно идеологизированного государства; к чудовищному голоду привели в том числе досовременные практики, которыми пользовались различные акторы, отстаивая собственные интересы в степи.

До сих пор в большинстве исследований более или менее прямо высказывалось мнение, что самое позднее к 1935 г. было достигнуто практически сплошное «оседание»[17], не в последнюю очередь ввиду резкого сокращения поголовья скота, не позволявшего отныне сколько-нибудь значительных миграций. Кочевничество действительно так и не оправилось от разорения времён сталинской «революции сверху». Тем не менее, хотя в большинстве своём казахи стали оседлыми, в некоторых краях оно пережило заметный ренессанс. Ниже будет показано, что при раздумьях о том, как справиться с голодом, экономические соображения неизменно брали верх над идеологическими предпочтениями и даже интересами населения. Поэтому оседлость кочевников утратила былое значение. С середины 1930-х гг. она перестала быть главной целью советской политики, так как восторжествовала точка зрения, что лишь кочевые методы подходят для широкомасштабного развития скотоводства в степи. Теперь большевики строили планы на том, с чем раньше боролись.

До начала 1930-х гг. монополия государства на силу в этнически, культурно и социально гетерогенном обществе Казахстана представляла собой всего лишь затверженный вымысел. В степи доминировали иные (силовые) сегменты[18], и их представители готовы были подчиняться требованиям коммунистов с большими оговорками; кроме того, внутри многонационального общества Казахстана разные группы конкурировали между собой. Коллективизация и перевод на оседлость давали этим акторам удобные возможности реализовать собственные интересы. Эксцессы кампании коллективизации и последовавшей гражданской войны можно понять лишь в том случае, если отринуть мысль, будто каждый, кто носил в кармане партбилет или работал в советском аппарате, выступал «прилежным исполнителем»[19] приказов и директив. Как раз в Казахстане верность многих товарищей делу большевиков выглядела крайне сомнительной: с одной стороны, партия раскололась по этническому признаку, с другой стороны, соперничающие казахские кланы нередко пользовались для разрешения своих конфликтов советскими институтами[20]. Десятки тысяч казахов при посредстве многообразных и прочных структур и связей влились в административный и силовой аппарат. Перед кем чувствовали ответственность эти люди — перед советским государством или местным обществом, откуда они вышли, — нельзя определить в принципе. Поэтому мнение, будто коммунисты всегда защищали интересы государства, не менее наивно, чем утверждение, что казахи в партии всегда действовали как тайные агенты своих кланов и персональных сетей[21]. Обе сферы зачастую вообще оказывались неотделимы друг от друга.

В противоположность другим работам, посвящённым переводу на оседлость и коллективизации в Казахстане, здесь под насилием понимается не только террор государства или сопротивление населения[22], но имеющийся в распоряжении каждого ресурс действий, с помощью которого разные акторы пытались установить свои порядки[23]. Будет показано, что конфликты, порождённые кампанией коллективизации, нельзя охарактеризовать как дихотомичное противостояние между «государством» и «населением». Вести речь о войне «государства против своего народа»[24] можно лишь с оговорками — не в последнюю очередь потому, что за пределами нескольких крупных центров чаще всего не существовало государства, способного вести войну. В казахской степи, в частности, для большевистской власти был характерен вопиющий недостаток общепризнанных структур современной государственности. Эта слабость сталинской мобилизационной диктатуры вела к эскалации насилия всюду, где большевики хотели сделать свою волю авторитетной[25].

Несомненно, в первую очередь сам Сталин форсировал применение силы и требовал от подчинённых все более радикальных мер. Коммунистические функционеры на всех уровнях прибегали к физическому принуждению, добиваясь реализации как государственных, так и частных интересов. Но почему? Предлагаемый здесь ответ гласит: большевики верили в силу кризиса. Поэтому они неустанно создавали и инсценировали разногласия и борьбу между классами, народами, кланами, партийцами. И поэтому то и дело объявляли целые коллективы и отдельных лиц противниками и врагами. Даже перед самими собой убеждённые коммунисты (и те, кто хотел считаться таковыми) не могли остановиться, испытывая собственную душу и уличая друг друга в ошибках в ходе публичных ритуалов[26].

Не стоит, однако, представлять большевиков исключительно фанатичными искателями однозначности[27]. Столпами их системы служили, скорее, террор и «беспорядок»[28]. Приводя в движение всё общество или отдельные его сегменты, они укрепляли свою власть и заставляли людей принимать решения и занимать определённую позицию. В кризисные времена выявлялись и позволяли отличить себя друг от друга друзья и враги, правда и ложь. Поэтому не только социальная перестройка советского государства базировалась на структурном установлении разницы, но и центральное управление экономикой следовало данному принципу. История противоречий между грандиозными планами и реальными достижениями не сводится к рассказу о провалах и всеобщем дефиците. Непреодолимая пропасть между планом и действительностью являлась, по всей видимости, неотъемлемой составной частью советской политики. С точки зрения Сталина, это было рационально, поскольку позволяло науськивать различные учреждения друг на друга и, таким образом, держать их под контролем[29].

Большевики снова и снова на собственном опыте убеждались, что эскалация ситуации помогает им в конечном счёте разрешить её к своей выгоде, хотя изначально поражение казалось вероятнее[30]. Так получилось в октябре 1917 г., когда партия осмелилась на переворот, так действовали командиры Красной армии в гражданскую войну[31], с такой же установкой в конце 1920-х гг. большевики приступили к своему величайшему на тот момент проекту — коллективизации сельского хозяйства[32]. Они знали, что решительное применение террора и физического насилия позволяет одолеть на первый взгляд неодолимые препятствия и достичь даже очень далёких целей[33]. Не сказать, чтобы сопряжённые с подобными методами гибель миллионов людей, колоссальные затраты и уничтожение гигантских ресурсов совсем не трогали коммунистов, но в любом случае играли в их расчётах второстепенную роль[34]. Они посягали на самые основы крестьянского и кочевого общества Казахстана, а потому, не довольствуясь реквизицией хлеба и скота, преследованием «кулаков» и родовых старейшин и принуждением людей к вступлению в колхозы, старались сделать преимущественно