История Великого мятежа - лорд Кларендой Эдуард Гайд

Сойдя на берег и устроившись в приготовленном для него помещении, герцог сразу же решил больше не пользоваться женской одеждой; он сообщил о своем прибытии сестре, принцессе Оранской, которая быстро приняла все нужные меры для его переезда в Гаагу. Оттуда обо всем уведомили королеву, так что о местонахождении герцога она узнала сразу же после того, как ей стало известно и его побеге из Лондона.

Лорд Кейпл — посвященный в самые секретные подробности всех затевавшихся тогда в Англии интриг, ведь он пользовался полным доверием тех, кто не стал бы доверять ни единому из пресвитериан и не открыл бы им собственные замыслы, — написал канцлеру Казначейства, все еще находившемуся на Джерси, о своих надеждах на то, что обстоятельства сложатся благоприятно, и о своем решении принять личное участие в выступлении, когда все будет готово. Он также сообщил ему волю короля: как только от канцлера потребуют прибыть к принцу, он должен будет немедленно исполнить это распоряжение. Кроме того, король со всей определенностью написал королеве, что, когда отъезд принца из Франции станет необходимостью, об этом нужно будет известить канцлера и послать ему приказ явиться к особе Его Королевского Высочества. Примерно в начале мая 1648 года лорд Кейпл написал канцлеру, что все уже готово и что принц, по его мнению, вскоре сочтет свое дальнейшее пребывание во Франции нецелесообразным; а затем настоятельно попросил канцлера быть готовым, если его вызовут — а это, он уверен, произойдет — явиться к Его Высочеству.

Около середины мая королева, исполняя волю Его Величества, послала канцлеру на Джерси приказ явиться к принцу в Париж, в Лувр — однако письмо это попало в руки канцлера на другой день после даты, назначенной для его приезда королевой. Получив это распоряжение, канцлер немедленно пустился в путь и прибыл в Нормандию. Сойдя на французский берег, он со всей поспешностью направился в Руан, где нашел лорда Коттингтона, по-прежнему занимавшего должность государственного казначея Англии, а также графа Бристоля и государственного секретаря Николаса; будучи его друзьями, все они чрезвычайно обрадовались его приезду. Эти люди вместе жили в Руане, где в ту пору находилось немало знатных англичан, оказавшихся в таком же положении: изгнанные из Англии за верность королю, они привезли с собой кое-какие средства, на которые рассчитывали существовать за границей, пока какая-нибудь благоприятная перемена не позволит им вернуться на родину. Теперь они вели скромный и пристойный образ жизни в этом городе, где пользовались большим уважением. Через несколько дней они получили известие, что принц взошел на корабль в Кале и направляется в Голландию, откуда им следует ждать указаний о том, как им надлежит действовать далее. Тогда все они решили перебраться из Руана в Кале, откуда в случае необходимости могли бы затем отплыть в Голландию.

Столь внезапный отъезд принца из Парижа объяснялся одним поразительным событием в Англии, которое можно было принять за глас с неба. Парламент, как обычно, снарядил для летней дозорной службы сильный флот из десяти или двенадцати кораблей и назначил адмиралом Рейнсборо. Сын недавно умершего знаменитого флотоводца и сам воспитанный на море, Рейнсборо, однако, после создания армии Нового образца пошел служить пехотным офицером в армию, где снискал репутацию отличного полковника и стал одним из самых близких к Кромвелю людей. Именно это назначение так оскорбило графа Уорвика, побудив его присоединиться к замыслам брата. В таком же раздражении пребывал и капитан Баттен, ведь в свое время он так потрудился, чтобы настроить моряков против короля и склонить флот к измене, и с тех пор занимал пост парламентского вице-адмирала. Именно на этого человека Палаты главным образом и полагались в морских делах, а сам Рейнсборо, пока оставался во флоте, служил под его началом. И граф, и Баттен отлично понимали, что Рейнсборо поставили командовать этой эскадрой как раз для того, чтобы они — пресвитериане — не смогли оказать на нее ни малейшего влияния. А потому они с большим усердием старались внушить морякам недовольство подобной переменой в командовании, а в самом Рейнсборо видели человека, который их предал, предпочтя морской службе армейскую.

Моряки — совершенно особый народ, люди своенравные и капризные, неистовые и грубые, чрезвычайно упрямые во всех своих замыслах и желаниях, но нетвердые и непоследовательные в их осуществлении и готовые в любой момент взбунтоваться против тех, кому еще вчера безропотно повиновались. И вот эти люди, видя всеобщее недовольство в стране, понимая, что хотя Парламент, опираясь на силу армии, принудил всех к покорности, однако сам Парламент и армия сделались для народа ненавистны, и слушая бесконечные рассказы о том, что шотландская армия уже готова вторгнуться в Англию, пришли к заключению, что власть короля будет восстановлена. Затем, вспомнив, что мятеж на флоте явился преддверием потери Его Величеством власти и в других местах, а также причиной всех его бедствий, моряки вообразили, что могли бы теперь заслужить себе громкую славу, первыми выступив на стороне короля и возглавив борьбу за его реставрацию. Об этом много толковали между собой простые матросы, ничего не сообщавшие о своих планах офицерам в ранге капитана. Подобные настроения весьма усиливались благодаря всеобщей готовности жителей Кента к восстанию в пользу короля, а также общению с местными джентльменами, которые (по существовавшему в этом графстве обыкновению) поднимались на борт судов и всячески старались укрепить моряков в их благих намерениях.

В это самое время в Кенте стихийным образом обнаружились те же пылкая преданность королю и желание ему послужить, что и у моряков, но порядка, обдуманности и осторожности в использовании этих настроений там было выказано гораздо меньше; впрочем, в обоих случаях почин принадлежал отнюдь не тем особам, которые руководили делами короля и замышляли восстания, вспыхнувшие впоследствии в других частях королевства. Вожди королевской партии ничего не знали, вернее, ничем не способствовали брожению умов в среде моряков, хотя и питали известные надежды на то, что после решительных перемен в других местах, на флоте так же могут произойти благоприятные для интересов короля события. Они уповали на Кент, где, как им было известно, народ в большинстве своем отличался благонамеренностью, и в частности, рассчитывали на нескольких местных джентльменов, которые некогда служили в королевской армии, а теперь были полны решимости, как только представится удобный случай, выставить несколько кавалерийских эскадронов. Общий план, однако, предусматривал, что вооруженные выступления в соседних с Лондоном графствах начнутся лишь после того, как шотландская армия перейдет границу королевства и таким образом вынудит парламентскую армию двинуться на север ей навстречу; к тому же творцы этого плана полагали, что Лондон и страна должны подняться одновременно. Поэтому все кентские джентльмены, сколько-нибудь посвященные в этот замысел, тайно находились в Лондоне, избегая любого участия в заговорах своих земляков, так что все случившееся в Кенте впоследствии произошло не по заранее составленному плану, а по чистой случайности, которую невозможно было ни предвидеть, ни предотвратить.

Вышло так, что около этого времени на какой-то веселой пирушке в Кенте оказался м-р Летранж. Младший сын в почтенном норфолкском семействе, он всегда твердо стоял за короля и за попытку совершить в родном графстве какие-то действия в пользу Его Величества был взят по приказу Парламента под стражу и приговорен военным трибуналом к смертной казни. Но поскольку его продержали в тюрьме до конца войны, то затем он был выпущен на свободу, как человек, более не представлявший никакой опасности. Летранж, однако, сохранил прежние симпатии и чаще вспоминал о жестоком обращении, коему подвергся, нежели о том, что враги поступили с ним не так жестоко, как могли бы. М-р Летранж был большим другом м-ра Хейлса, молодого джентльмена, жившего в Кенте и женатого на одной богатой даме знатного происхождения. М-р Хейлс являлся наследником самого крупного состояния в графстве, но получение им этого наследства зависело от милости старого сурового деда, который не позволял пока молодой чете предаваться каким-либо излишествам. Мать его супруги имела столь же строгий и угрюмый нрав, при этом оба они были столь твердыми приверженцами Парламента, что не желали допустить, чтобы хоть какая-то часть их имущества могла быть использована в интересах короля.