Корея. Власть, идеология, культура - Константин Валерианович Асмолов

этой же дискуссии поднимался и вопрос о том, насколько действительно конфуцианство проникло в корейский национальный характер. Дескать, конфуцианская надстройка над природными особенностями корейской ментальности искусственно подавляла именно те черты, которые способствуют повышенному восприятию западных ценностей, и что, когда конфуцианские оковы окончательно падут, новое поколение корейцев взрастет на той самой протестантской этике, которая в свое время привела Европу к прогрессу.

По свидетельству ряда молодых ученых или публицистов РК (Ли Вон Бока и др.), в корейском национальном характере достаточно много черт, сочетающихся с западной моделью ценностей: корейцы более эмоциональны, более прагматичны, в значительной мере придерживаются горизонтального мышления, близкого к западному пониманию эгалитаризма («если это есть у него, это должно быть и у меня»), отличаются высоким мотивом достижения и, если отбросить конфуцианское напластование, определенной долей индивидуализма. Возможно, считают они, еще и поэтому Корея оказалась наиболее европеизированной страной на Дальнем Востоке.

Однако ряд других моих собеседников, признавая наличие у корейцев этих качеств, придерживался более скептической точки зрения. Так, политолог Ом Гу Хо, оценивая корейцев как нацию эгоистов, не видит в этом эгоизме фундамента для перестройки общества. В отличие от Японии, где действительно развит коллективизм, кореец помогает другим, только если уверен, что потом помогут ему. А такой подход не может обеспечить сплочение сил многих людей, необходимое для рывка. Кроме того, по мнению Ома, если прорыв в западной культуре был связан с сочетанием в ней эгоизма с рационализмом, в Корее эгоизм накладывается на иррациональность традиционного сознания, а также – на отсутствие такого важного элемента, как гуманизм.

И хотя в начале нулевых «три принципа и пять отношений» проходили в школе, конфуцианцами школьники и студенты себя не считали, и Габрусенко указывала, что в устах корейского студента того времени «слово „конфуцианский“ звучит часто как „домостроевский“, „кондовый“ („профессор у нас очень конфуцианский“, „он к женщинам относится по-конфуциански“)». При этом конформизм сохранялся, и студенты, критикующие такого профессора перед иностранцами, в общении с ним соблюдали весь приличествующий пиетет.

Важным элементом «деконфуцианизации РК» были реформы Но Му Хёна в сфере образования, когда, во-первых, 21 января 2003 г. был отменен предмет «начальная военная подготовка» и сокращено количество часов на «этику», а во-вторых, реформировал преподавание китайских иероглифов. Вообще, количество иероглифических знаков, обязательных к изучению в школе, было значительно сокращено, а там, где можно использовать хангыль, стараются писать на хангыле. Последнее автор считает очень важным шагом в стремлении властей разорвать связь с традицией: уход от иероглифов и форсирование интереса к английскому языку вплоть до насыщения корейского языка англицизмами – один из способов пропаганды новой политической культуры через подмену понятийного аппарата.

С этого времени начало сокращаться и число иероглифов в тексте[16], и меняться транскрипция. Так, если ранее китайские имена и географические названия (для примера – «Си Цзиньпин» и «Шанхай») на корейском записывались в соответствии с корейским произношением соответствующих иероглифов («Со Гымпхён» и «Санъхэ») к нынешнему времени преобладает запись «как слышится» («Сси Ччинпхин» и «Ссянхаи»).

Дискуссии о том, как сохранить конфуцианство, активно велись и 2020-е гг., причем такие участники обсуждения, как почетный профессор корейского, азиатского и ближневосточного языков в университете Бригама Янга в Юте Марк Питерсон, пытаются привязать его к современной «повестке». По мнению автора, «до определенного момента в конце XVII века корейское конфуцианство не было частью общества, в котором доминировали мужчины», но затем включило в себя «принципы патрилинейности и мужского доминирования». Если конфуцианство из религии снова превратится в идеологию, в центре которой снова окажутся верность, уважение к старшим и культ образования, у него есть шанс найти признание в обществе нового века.

Что-то меняется и на уровне нормативных актов. 27 июля 2024 г. Конституционный суд отменил статью уголовного кодекса, которая во имя укрепления семейных традиций автоматически прощала имущественные преступления, совершенные против ближайших членов семьи.

В современных материалах, попадающихся автору, о конфуцианской культуре говорят в основном в негативном ключе. Включая заявления о том, что «конфуцианство привело к падению нашей страны», «традиционное общество подавляло деятельность женщин из-за конфуцианства» или «конфуцианская иерархия антидемократична и контрпродуктивна». Даже после попытки Юн Сок Ёля ввести военное положение публицисты задавались вопросом, «может ли это быть связано с конфуцианской иерархической культурой, которая, по-видимому, все еще доминирует в сознании корейцев, с чрезмерно конкурентной атмосферой в южнокорейском обществе, разочарованиями, вызванными экономическим неравенством, и отсутствием уважения к закону»?

Приглашение к дискуссии: является ли современная Республика Корея «конфуцианской страной»?

Ответ на вопрос в конце предыдущего раздела на самом деле заставляет задуматься. С одной стороны, о конфуцианском наследии продолжают говорить, а конфуцианский университет Сонгюнгван продолжает активно функционировать. С другой, по ощущениям автора, реальное конфуцианское наследие во многом выветрилось, и штамп «Южная Корея – общество, построенное на конфуцианских ценностях», к 2025 г. устарел и не объясняет нынешнего положения вещей.

Конечно, количество людей, которые «придерживаются конфуцианского мировоззрения в современной РК», сложно посчитать, особенно с учетом синкретизма. Однако по данным опросов 2018–24 гг., протестанты составляют 20 % населения, католики 11 %, буддисты 17 %, неверующие 51 %. Это уже говорит о доминировании условно христианской морали или светской этики.

По мнению автора, после 2003 г., когда отменили иероглифику и изменили содержание курса этики в школе, механизм воспроизводства традиционных/конфуцианских ценностей дал сбой, и от них остается только внешняя форма[17]. В современной жизни мы, таким образом, имеем дело с поколением 30–40-летних людей, которые учились по иным лекалам и воспитаны в иной этической системе.

Апеллирование к конфуцианским ценностям в этой среде имеет чисто шаблонный или рутинный характер, ритуалы исполняются по привычке и без понимания, а паттерны отношений наполняются новым содержанием, и вместо прежней модели, которая накладывала моральную ответственность на обе стороны, происходит следующее.

– В отношениях начальника и подчиненного появляется то, что в РК называют «капчжиль», который автор условно называет «административным садизмом» (синдром вахтера – лишь одно из проявлений, речь о получении удовольствия от унижения подчиненных).

– В отношениях мужа и жены все больше встречается домашнее насилие, которое становится системной проблемой.

– Отношения сонбэ – хубэ скорее стали аналогом армейской дедовщины, при которой сначала гоняют тебя, а потом гоняешь ты, отчего буллинг в школе и университете тоже стал рассматриваться как проблема национального уровня.

Более подробно об этих проблемах мы будем говорить во втором томе, но уже сейчас надо отметить, что каждая из этих проблем воспринимается в обществе как весьма серьезная.

Глава 3

Эволюция государственного строя Севера и Юга

Разделение страны и «синдром огненного кольца» в значительной степени помогли укреплению авторитарных тенденций