Возникновение христианства - Михаил Моисеевич Кубланов

произведений, из которых вскоре стала составляться ее вторая часть — Новый завет. Всей силой своей рафинированной образованности античные критики христианства обрушиваются на своего оппонента — новую религию. С позиций рационализма, логики, отчасти естественнонаучных знаний они препарируют постулаты, идеи, этико-нравственные нормы и даже социальные аспекты раннего христианства.

Мы не знаем, много ли было таких сочинений, поскольку помимо естественных утрат, обусловленных самой отдаленностью эпохи, в данном случае имело место еще и преднамеренное их уничтожение победившим христианством. «Мы хотим, чтобы всякие произведения, вызывающие гнев божий, — говорится в Кодексе Юстиниана, — не достигали даже слуха людей»[108]. Тем не менее до нас дошли большие и малые фрагменты произведений такого рода — значительная часть книги римлянина Цельса, сохранившаяся в форме цитат в сочинении христианского писателя Оригена, написанная им, вероятно, в последние десятилетия II в., фрагменты трактата, приписываемого христианским апологетом Минуцием Феликсом некоему Цецилию, фрагменты сочинения более позднего писателя Порфирия и некоторые другие[109].

С разных философских и нравственных позиций они приходят к общему выводу, что христианство исторически неправомерно, что оно «ниже» отчих религий и что это, помимо нелогичности ее постулатов, подтверждается самим контингентом христианских общин. Кто составляет эти общины? «Простолюдины», низкородные, необразованные, рабы, несведущие в науках невежды[110].

Следуя за мыслью Цельса, мы можем сказать, что первохристианство поначалу творилось в «сапожных и валяльных мастерских», в тиши «женских помещений», в самых низших и в духовном отношении неприметных социальных пластах общества.

Если на основании дошедших до нас отрывков суммировать основные положения наиболее ранних античных критиков христианства, то в самых общих чертах это можно свести к следующему: христианство не имеет права на самостоятельное существование, потому что оно, по сути «отслоившееся» иудейство, возникло недавно, имеет приверженцами низких, необразованных, легковерных людей, которые слепой вере отдают предпочтение перед разумом и философией, отделываясь фразами вроде «не испытывай, а веруй», «вера твоя спасет тебя», «мудрость в мире зло, а глупость — благо»[111]. Постулаты и чудеса христианства в целом не новы и известны у многих народов. В духе по преимуществу древневосточных представлений античные критики усматривали силу христиан в колдовском знании имен демонов, которыми те творили чудеса. Такова же и природа чудес Иисуса. Небезынтересно отметить, что сходные представления о нем встречаются и в Талмуде (Санг. 107 б; Шаб. 104 б).

Значительное место в их произведениях занимают вопросы идейных истоков христианства и зависимости его мифологии, мировоззрения, вероучительных постулатов от других религиозных и философских учений, в частности от иудаизма. Христианское учение о воплощении противоречит природе неизменяемого, благого и не имеющего прикосновенности к материи бога. Ему не «приличествует» облечься в плоть и терпеть страдания. Христианское учение о посрамлении «мудрости мира сего» заимствовано у Гераклита и Сократа, о непротивлении — у Платона. Учение о божьем царстве есть смешение искаженного учения Платона и персидских магов; учение о дьяволе, противоборствующем богу, — неправильно понятый философский принцип Гераклита о борьбе противоположных начал в природе; учение о божественном откровении заимствовано у стоиков.

Раскритиковав христиан за их пренебрежение «отчими» культами, которые столь многократно проявляли свою роль в истории Римского государства и в жизни отдельных людей, Цельс призывает христиан не уклоняться от гражданских обязанностей. «Надо защищать царя всей силой, — заключает он, — делить с ним справедливо труд, сражаться за него, участвовать в его походах… надо участвовать в управлении отечеством…»[112]

Несомненно, это был существенный вопрос. Уход во внутренний мир, самоотстранение христиан от интересов и проблем общества, частью которого они являлись, пресловутые призывы к отчленению себя как «внутренних» (если пользоваться терминологией апостольских Посланий) от «внешних» — от остального мира, по мере увеличения численности раннехристианских общин, несомненно, становились серьезной государственной проблемой. Призыв Цельса — один из отзвуков этого биения реальной жизни.

Произведения античных критиков христианства, таким образом, приобретают для историка разностороннее значение. Наряду с конкретными материалами рационалистической критики постулатов новой религии они хорошо передают сам колорит эпохи, накал и приемы идейной борьбы вокруг новой религии, идеологию христианских общин, пропущенную сквозь призму воззрений социальных верхов, и идеологию и психологию самих этих верхов. Примечательно, что, несмотря на, казалось бы, неотразимые для своего времени рационалистические доводы Цельса, «Цецилия», Порфирия и других, несмотря на столь же блистательное осмеяние деяний и верований первохристиан «Вольтером классической древности» — Лукианом, омертвелая идеология высших слоев греко-римского мира не смогла остановить рост новой христианской идеологии, историческая обусловленность которой порождалась самим ходом социального и общественного развития. Мистика, усиливающаяся восприимчивость к суевериям, уход во внутренний, иллюзорный мир как форма бегства из мира реального и связанные с ним аскеза, индифферентность и даже готовность к мучениям и самой смерти все более наслаивались на общественную мысль и духовную жизнь эпохи, создавая благоприятную почву для иррациональных постулатов христианства.

* * *

Приведенные здесь разрозненные материалы можно уподобить рассыпавшимся звеньям некоей единой цепи. Сейчас самой цепи нет, и исследователю приходится по этим случайно доставшимся ему отдельным и нередко сильно разрушенным звеньям устанавливать их последовательность, взаимосвязь, очертить и силой исторического чутья попытаться заполнить лакуны и, таким образом, по этим обломкам реконструировать целое. Задача эта, как можно понять, чрезвычайной трудности, и в научном религиознании непосредственные истоки и начальный этап формирования христианства оставались наименее; изученными. Однако удивительные археологические открытия, сделанные в последнюю четверть этого века и приведшие к включению в научный оборот множества новых материалов, создали благоприятные предпосылки для исследования и этих проблем.

В 1947 г. юноша-пастух открыл в одной из пещер Иудейской пустыни (у северо-западного побережья Мертвого моря), района, как известно, упоминаемого в евангелиях, древние рукописи. В дальнейшем было выявлено еще 10 таких пещер. В них некогда была укрыта древняя библиотека, насчитывавшая несколько сот рукописных книг на древнееврейском, арамейском, греческом языках. Ко времени их обнаружения осталось лишь небольшое число относительно целых свитков и десятки тысяч фрагментов.

Неподалеку от пещер с рукописями оказались руины своеобразного по своей планировке поселения Хирбет-Кумран. Другой, несколько иного характера комплекс строений открыт неподалеку в местности Айн Фешха. Рядом с Хирбет-Кумраном выявлен его некрополь[113].

Как установлено исследованиями, все это — и рукописи, и строительные комплексы, и некрополь — принадлежало некоему сообществу людей, которые из религиозных и мировоззренческих побуждений порвали с обычными для древнего мира нормами социальных отношений, с привычным укладом жизни и предписаниями официального иудаизма, и, удалившись в «пустыню» — полупустынную местность неподалеку от Мертвого моря, образовали общину «сынов света». Как свидетельствует Устав общины, они вступили в Новый союз — новый завет с богом, в отличие от старого союза