Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси

В этом контексте судьба поселения VIII — начала IX в. в Старом Изборске, равно как и современных ему укрепленных пунктов в низовьях Великой, включая поселения и группу сопок в погосте Лыбуты (Выбуты) (по преданию — родина княгини Ольги), заслуживает специального анализа. Она уже стала предметом разворачивающейся научной дискуссии (Мачинский 1986; Бе¬лецкий 1993; Плоткин 1993; Джаксон, Рож¬дественская 1988; Седов 1990; Белецкий 1996).

Вполне возможно, что по мере дальнейших углубленных археологических и междисциплинарных исследований картина реальных взаимоотношений финских и балтских племен со славянами и скандинавами здесь, в пограничье и «на стыке» этнокультурных ареалов, образовавшем компактную, локальную и своеобразную историко-культурную зону («псковское ядро», по терминологии лингвистов, см.: Герд, Лебедев 1991), окажется существенно отличной от выдвигавшихся ранее и казавшихся устоявшимися реконструкций.

Труворово городище, своего рода первоначальный форпост собственно славянской («словенской») колонизации Причудья в этой пограничной полосе, действительно мог оказаться достаточно уязвимым для двойного давления — со стороны автохтонов и со стороны «варяжских находников». Тогда стратиграфический разрыв, подмеченный С. В. Белецким, синхронизируется с пожаром «рыугеского слоя» Псковского городища, а дальнейшая эволюция урбанистического центра в Причудье определяется новой системой отношений славян, «чуди» и варягов.Процессы, локализованные в Ладоге в пределах одного центра, здесь разворачивались в нескольких, конкурирующих, и определенные этапы отмечены подъемом одного из таких центров и прекращением жизни в остальных.

«Мигранты», судя по всему, утвердились в коммуникативно оптимальном и наиболее перспективном из пунктов, созданных автохтонным населением. Во всяком случае, динамика последовательного роста «славяно-варяжского поселения» в Пскове второй половины ІХ-Хвв., прослеженная С. В. Белецким, позволяет именно здесь локализовать гипотетическую резиденцию княжеского наместника на западном рубеже «Руси Рюрика» —«стол Трувора», или, скорее, «стол» одного из преемников «братьев» — водворившегося на этом месте «мужа», посланного Рюриком (Белецкий 1993:91-93).

Полоцкое городище на р. Полоте, притоке Западной Двины (от нея же полочане), существовавшее до 980 г., исследовано в очень небольшом объеме. Находки в его окрестностях (клад дирхемов 40-х годов X в., франкский меч) свидетельствуют о том, что город, возникший в VIII—IX вв., принимал активное участие в системе внешних связей, охватывавшей другие рассмотренные русские центры (Штыхов 1975). Вполне правомерно видеть в Полоцке следующий плацдарм «Державы Рюрика», освоенный этой державою, вслед за Псковом.

Материалы западных районов Верхней Руси и прилегающих областей в целом не противоречат известиям летописи о русско-скандинавских отношениях ІХ-Х вв.; однако они и не дают столь ярких и детальных свидетельств о развитии этих отношений, как данные археологии и письменных источников для Ладоги и Новгорода. Это не случайно — активность норманнов была направлена прежде всего на магистральные водные пути, а в IX в. — преимущественно к непосредственным источникам арабского серебра, на Волжский путь; лишь взаимодействие со славянами во всех основных восточноевропейских центрах балтийско-волжской торговли привело их к переориентации не только на Новгород, но и на другие, более южные русские центры (Дубов 1989:55-139).

Это обстоятельство отмечено и «Повестью временных лет», сообщившей о расширении первоначального «княжения» Рюрика именно в восточном и юго-восточном направлениях, от Белоозера — к Ростову и Мурому. В материалах памятников этого региона имеются подтверждения ранней активности скандинавов на землях формирующейся северо-восточной Руси, в IX в. тесно связанной с Верхней Русью. По мнению современного исследователя этого региона И. В. Дубова, основной поток славянской колонизации Волго-Окского междуречья шел в это время с Северо-Запада, и в потоке славянского (а также ассимилируемого финно-угорского) населения сюда проникали и отдельные группы варягов (Дубов 1982:33-37). Скандинавские находки известны у дер. Городище (Крутик) в окрестностях летописного Белоозера (Голубева 1979а: 131-137; Го¬лубева 19796: 186-187), на Сарском городище под Ростовом (Леонтьев 1975: 20), в погребениях Владимирских курганов (Рябинин 1979: 243). Наиболее ранние и выразительные скандинавские комплексы сосредоточены в курганных могильниках Ярославского Поволжья, Тимеревском, Михайловском, Петровском, при которых располагались открытые поселения (см. рис. 49ж).

Ярославские памятники дали богатый и разнообразный материал, относящийся как к истории освоения края славянами, так и к характеристике торговой активности на Волжском пути в IX-XI вв. (Ярославское Поволжье 1963; Дубов 1982; 124-187). Вплоть до основания великокняжеской крепости в Ярославле (1024 г.) эти открытые торгово-ремесленные поселения вместе с летописным Ростовом составляли, по-видимому, основу загадочного «третьего центра Руси», который арабские источники называют «Арса» (Дубов 1982:104-123; Мачинский 1982:22). Присутствие норманнов в этой политической общности по погребальным памятникам прослеживается с IX в. В X в. разворачивается процесс этнической интеграции и социальной стратификации, который привел к растворению пришельцев в славянской среде. Вклад варягов в культуру торгово-ремесленных поселений проявился не только в погребальном обряде, распространении некоторых типов вещей, но и в какой-то мере в керамической и домостроительной традициях (Седых 1982: 111-118; Томсинский 1982:118-123). Продвижение скандинавских воинов-купцов по Волжскому пути зафиксировано находкой норманского сожжения с оружием в Белымере, близ Булгара, что позволяете большей долей вероятности видеть в «русах», встреченных здесь в 922 г. Ибн-Фадланом, представителей именной этой группы (Arbman 1955:64-65).

Наряду с Ярославскими курганами и открытыми торгово-ремесленными поселениями, Сарским городищем, ранними слоями древнерусского Ростова, новые данные раскрывают возможные связи «окняжения» этой территории, «третьего центра Руси», силами, направлявшимися с дальней окраины Северо-Запада, из Пскова (и включавшими в свой состав варяжский контингент). Угличский кремль в результате исследования С. В. Томсинского выступает как «раннерусский» центр X в., с мысовым укреплением, усадебною застройкой и языческим могильником. Комплекс находок скандинавского происхождения (бутероли, фибула, обломок скрамасакса и др.) подкрепляют сведения поздних по происхождению текстов местной летописи, согласно которым Углич основан «Яном Плесковичем», «братом» или посланцем княгини Ольги (Томсинский 1999:177) Город, по этим данным, основан в 945 г., в период расцвета «волжской торговли» русов и притом закреплял внутренние взаимосвязи восточных и западных опорных пунктов «Руси Рюрика».

В конце X — начале XI в. на Северо-Востоке развиваются процессы, которые привели к быстрому обособлению Ростово-Суздальской земли и превращению ее в одно из крупнейших древнерусских княжеств. Однако и к этому времени скандинавский элемент здесь далеко не исчез, хотя внешние связи «поволжских варягов» значительно сократились в связи с упадком Волжского пути после разгрома Святославом Булгара и Хазарии в 964-965 гг. Раскопки М. В. Седовой в Суздале, наряду с Ростовом, в «стольном городе» Ростово-Суздальской земли XI-XII вв., раскрыли боярскую усадьбу XI в. с ремесленной мастерской, где работал мастер, владевший рунической письменностью. На одной из отливок изображался Один с воронами, а руны сообщали об амулете: «этот Олава». Автор раскопок резонно полагает, что вместе с ремесленными изделиями «найденные предметы вооружения и снаряжения всадника, а также отдельные предметы скандинавского облика заставляют предположить принадлежность хозяина к верхушке варяжской княжеской дружины» (Седова 1980: 47-48), и позднее исследователи связали владельца этой усадьбы с дружиною Шимона, потомка одного из воинов Ярослава Мудрого, основателя династии ростово-суздальских тысяцких (Дубов 2001: 157).

Прекращение движения арабского серебра по Волге, таким образом, не означало свертывания русско-скандинавских экономических отношений. В X — начале XI в. происходит их перестройка, в результате которой Русь превращается из транзитного экспортера в импортера монетного серебра, поступающего из западноевропейских стран через Скандинавию. Наибольшее количество кладов X-XII вв. с западными денариями сосредоточено в Новгородской земле (Потин 1968: 15,47). Заметное место в этих кладах занимает английское серебро, поступавшее в виде «Данегельда», что непосредственно указывает на участие викингов в торговых сношениях с русскими землями.

Верхняя Русь, таким образом, на протяжении нескольких столетий — с середины VIII до начала XII в. — была постоянной и обширной ареной длительных и разносторонних славяно-скандинавских контактов. Многовековые отношения неоднократно меняли форму, направление, социальную мотивировку; они охватывали различные слои населения, включали наряду со славянами и скандинавами представителей других этнических групп, местных прибалтийско-финских и волжско-финских, наряду с тюркскими и иными восточными пришельцами по Волжскому, равно как западными — по Балтийскому пути. Все это вело к глубокому взаимопроникновению разных уровней материальной и духовной культуры (Herrmann 1983:48-57).