Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор

военно-гуманитарных операций. В Сомали прекращение огня было нарушено почти сразу после того, как завершилась ЮНИТАФ, и в рамках ЮНОСОМ-II не удалось добиться прогресса в примирении, демилитаризации и государственном строительстве.

Конфликты на Ближнем Востоке, на Балканах и в Восточной Африке обнажили истинный беспорядок «беспорядочного мира» – фраза Скоукрофта, сказанная в августе 1990 г. после вторжения Ирака в Кувейт и всего за две недели до того, как Буш впервые изложил свое видение «мира, в котором верховенство закона вытесняет закон джунглей», где «нации признают общую ответственность за свободу и справедливость» и где «сильные уважают права слабых»[1642].

Однако это была риторика. Несмотря на глобализм видения порядка Буша, в 1991–1992 гг. стало ясно, что определенной дорожной карты для новой эры после падения Стены нет. Наконец это признал сам Буш в итоговой речи в Техасском университете A&M за пять недель до того, как он покинул Белый дом: «Не может быть единых или простых руководящих принципов для внешней политики»[1643].

Отчасти это объяснялось тем, что «новый мир» был менее упорядоченным, чем во времена холодной войны. В период расцвета биполярности практически каждый локальный конфликт – от Вьетнама до Израиля/Палестины, от Чили до Афганистана, от Намибии до Никарагуа – затрагивал американские интересы и вызывал определенный уровень военного вмешательства США, потому что Советы поддерживали ту или иную сторону. Тем не менее страх спровоцировать ядерную войну помог сохранить принцип невмешательства во внутренние дела. А преобладание тоталитарных или авторитарных режимов в странах третьего мира часто сдерживало гражданские беспорядки. Таким образом, западные идеалисты, выступавшие в защиту прав человека, пытались главным образом сделать такие режимы менее жестокими, требуя свободы слова, права на поездки и эмиграцию, а также прекращения пыток и произвольного тюремного заключения[1644].

Война за изгнание Ирака из Кувейта – какой бы сложной она ни была с точки зрения логистики и дипломатии, – являлась в некотором смысле одновременно и простым случаем, и переходным моментом. Вторжение было вопиющим актом агрессии одного государства против другого. Советский Союз теперь работал в тандеме с США, и Горбачев придерживался принципов международного права и порядка. СССР, хотя и ослабленный, на этом этапе все еще оставался второй опорой глобальной системы. И была надежда, что Совет Безопасности ООН, больше не парализованный идеологическими антагонизмами времен холодной войны, сможет сыграть обновленную роль хранителя мира. В этой благоприятной ситуации США выступали бы в качестве лидера многосторонних международных действий. Скоукрофт осенью 1990 г. выразился следуюшим образом: «Соединенные Штаты отныне будут обязаны вести мировое сообщество в беспрецедентной степени, что продемонстрировал иракский кризис, и что мы должны пытаться преследовать наши национальные интересы, где это возможно, в рамках соглашения с нашими друзьями и международным сообществом»[1645]. Главная мысль Белого дома заключалась в том, что «с моральной точки зрения мы должны действовать так, чтобы миром после холодной войны управляло международное право, а не международные преступники»[1646]. И так в «Щите пустыни» и «Буре в пустыне» – первой практической реализации этого грандиозного замысла – возглавляемая США коалиция под руководством ООН вынудила Ирак соблюдать международное право и вытеснила его из Кувейта, соблюдая, однако, осторожность, чтобы не допустить какого-либо серьезного нарушения собственного суверенитета Ирака.

Однако в конце 1991 г. советская опора рухнула. Внезапно США почувствовали себя в положении верховного гегемона – одинокого и непревзойденного. Это был «однополярный» момент. «Мы внезапно оказались в уникальном положении, без опыта, без прецедентов и стоя в одиночестве на вершине могущества», – позже писал Скоукрофт, «беспрецедентная ситуация в истории» – и та, которая предоставила Америке «редчайшую возможность формировать мир и более глубокую ответственность за то, чтобы делать это мудро, а не просто на благо Соединенных Штатов, но и всех наций»[1647].

Итак, как же Соединенные Штаты должны попытаться обеспечить мир и стабильность в этих новых условиях? Согласно Уставу, Организация Объединенных Наций может использоваться для «операций по поддержанию мира», определяемых как операции, проводимые с согласия сторон, основанные на беспристрастности и исключающие применение силы, за исключением случаев самообороны или для выполнения конкретного мандата в соответствии с главой VII Устава ООН. Но ООН так и не развила свой собственный «миротворческий» потенциал: Военно-штабной комитет Совета Безопасности, учрежденный в соответствии со статьей 47 Устава ООН, бездействовал почти с момента своего создания из-за соперничества времен холодной войны. Однополярный момент предлагал возможность военных действий под руководством США, поддерживаемых остальными членами Совета Безопасности в соответствии с главой VII, но операция, предпринятая в Кувейте, не создала никакого реального прецедента. С распадом СССР и концом многих репрессивных, но стабильных режимов местные конфликты и этнорелигиозное соперничество, замороженные холодной войной, были разморожены. Вопрос о том, где и как принять участие, представлял огромные проблемы для Белого дома.

С одной стороны, было острое ощущение, что Америка должна лидировать. «Мы вряд ли можем доверить демократию или американские интересы исключительно многосторонним институтам», – заявил Бейкер в апреле 1992 г. Буш настаивал: «Любой, кто говорит, что мы должны отступить в изоляционистский кокон, живет в прошлом веке». Стратегия национальной безопасности администрации 1991 г. предупреждала о том, как в 1920-х гг., когда Первая мировая война закончилась и «не было очевидной ни с чем сравнимой угрозы, нация обратилась внутрь себя. Этот курс имел почти катастрофические последствия тогда, и сейчас он будет еще более опасным».

И все же президент не собирался брать на себя роль глобального миротворца и тем более глобального принудителя к миру. «Мы должны рассмотреть возможность применения военной силы только в тех ситуациях, когда этого требуют ставки, когда она может быть эффективной, а ее применение ограничено по масштабам и времени», – подтвердил он в своей речи в Техасском университете A &M. «Доктрина Пауэлла» о победоносных миссиях и просчитываемых рисках оставалась основополагающей для его политики национальной безопасности. И он добавил еще одно уточнение: «стремясь спасти жизни, мы всегда должны помнить о жизнях, которые нам, возможно, придется подвергнуть риску»[1648]. Ни один американский лидер, переживший войну во Вьетнаме, не мог игнорировать внутренние издержки войн за рубежом. И уж точно не тот, кто ведет президентскую избирательную кампанию. Война в Кувейте в феврале была, грубо говоря, промежуточной операцией; в то время как распад Югославии в 1991–1992 гг. произошел, когда предвыборная кампания разгоралась и становилась неприятной для Буша; в то время как интервенция ЮНИТАФ в Сомали произошла после его поражения на выборах, когда президенту политически нечего было терять.

Оправившись от шока поражения и причитая о том, что «все звонки следует передавать Клинтону» и что у него нет никаких реальных обязанностей, кроме как «выгуливать собак», Буш воспрял в том, что помощники президента сочли попыткой «создать наследие для его президентства»[1649]. Возможно,