Возрождение - Уильям Джеймс Дюрант

оставшуюся литературную деятельность пропаганде в латинской Европе знаний о греческой литературе, мифологии и истории. В серии кратких биографий De casibus virorum illustrium («О судьбах знаменитых людей») он проследил путь от Адама до короля Франции Иоанна; в De claris mulieribus он рассказал истории знаменитых женщин от Евы до королевы Неаполя Джоанны I; в De montibus, silvis, fontibus и т. д. он описал в алфавитном порядке горы, леса, источники, реки и озера, названные в греческой литературе; а в De genealogiis deorum он составил справочник по классической мифологии. Он настолько глубоко погрузился в свой предмет, что говорил о христианском Боге как о Юве, о Сатане как о Плутоне, о Венере и Марсе так, словно они были такими же реальными, как Мария и Христос. Сейчас эти книги кажутся невыносимо скучными, написанными на плохой латыни и со средней ученостью; но в свое время они были ценными пособиями для изучающих Грецию и сыграли важную роль в становлении Ренессанса.

Так Боккаччо перешел от эскапад молодости к достоинству старости. Флоренция то и дело использовала его в качестве дипломата, отправляя с миссиями в Форли, Авиньон, Равенну и Венецию. В шестьдесят лет он был физически слаб, страдал от сухого струпья и «большего количества недугов, чем я знаю, как перечислить».58 Он жил в пригороде Чертальдо в горькой нищете. Возможно, именно для того, чтобы помочь ему материально, друзья в 1373 году убедили флорентийского синьора создать кафедру Дантеска и заплатить Боккаччо сто флоринов ($2500), чтобы он прочитал курс лекций о Данте в Бадии. Его здоровье подорвалось еще до завершения курса, и он, примирившись со смертью, отправился в Чертальдо.

Петрарка писал: «Я желаю, чтобы смерть застала меня готовым и пишущим, или, если угодно Христу, молящимся и плачущим».59 В день своего семидесятилетия, 20 июля 1374 года, он был найден склонившимся над книгой, по-видимому, спящим, но на самом деле мертвым. В своем завещании он оставил пятьдесят флоринов на покупку мантии для Боккаччо в качестве защиты от холода во время долгих зимних ночей. 21 декабря 1375 года Боккаччо тоже умер, в возрасте шестидесяти одного года. Пятьдесят лет Италия будет лежать под паром, пока не взойдут семена, посаженные этими людьми.

XII. ПЕРСПЕКТИВА

Мы следовали за Петраркой и Боккаччо по Италии. Но политически Италии не существовало; были только города-государства, осколки, свободные от ненависти и войны. Пиза уничтожила своего торгового конкурента Амальфи; Милан уничтожил Пьяченцу; Генуя и Флоренция уничтожили Пизу; Венеция уничтожила Геную; и половина Европы присоединится к большей части Италии, чтобы уничтожить Венецию. Крах центральной власти во время нашествий варваров, «готская война» VI века, лангобардско-византийская дихотомия на полуострове, упадок римских дорог, соперничество лангобардов и пап, конфликт папства и империи, папский страх, что одна светская власть, властвующая от Альп до Сицилии, сделает папу пленником, подчинив духовного главу Европы политическому лидеру государства: все это привело к разъединению Италии. Партизаны папы и партизаны императора не только разделили Италию, они раскололи почти каждый город на гвельфов и гибеллинов; и даже когда эти распри утихли, старые ярлыки были использованы новыми соперниками, и лава ненависти потекла по всем направлениям жизни. Если гибеллины носили перья на одной стороне шляпы, то гвельфы — на другой; если гибеллины резали фрукты крест-накрест, то гвельфы — прямо; если гибеллины носили белые розы, то гвельфы — красные. В Креме гибеллины Милана сорвали статую Христа с церковного алтаря и сожгли ее, потому что ее лицо было повернуто в сторону, которая считалась гвельфской; в гибеллинском Бергамо несколько калабрийцев были убиты своими хозяевами, которые по их манере есть чеснок узнали, что они гвельфы.60 Робкая слабость отдельных людей, незащищенность групп и мания превосходства порождали постоянный страх, подозрительность, неприязнь и презрение к непохожим, чужим и странным.

Из этих препятствий на пути к единству возник итальянский город-государство. Люди мыслили категориями своего города, и лишь немногие философы, такие как Макиавелли, или поэты, такие как Петрарка, могли думать об Италии в целом; даже в XVI веке Челлини называл флорентийцев «людьми нашей нации», а Флоренцию — «моим отечеством». Петрарка, освобожденный заграничным пребыванием от чисто местного патриотизма, оплакивал мелкие войны и раздоры в своей родной стране и в красноречивой оде «Италия миа!» просил князей Италии дать ей единство и мир.

О моя родная Италия! Хоть слова и тщетны. Смертельные раны, которые нужно закрыть Неисчислимые пятна на твоей груди. Пусть она успокоит мою боль. Чтобы петь о бедах Тибра. И Арно, как на печальном берегу По. В печали я брожу, и числа мои льются…. Не на эту ли землю впервые ступила моя нога? И здесь, в колыбельном покое Разве я не была нежной и ласковой? О, разве это не моя страна, столь любимая По всем родственным связям. В чьей земле лежат мои родители? О, эта нежная мысль Ваши жестокие сердца сжалились, Посмотрите на горе людей, Кто из вас, Боже, ожидает облегчения? И если вы отступите, Добродетель пробудит ее в сражающемся могуществе, Против слепой ярости, И долго не будет сомнений в неравном бою. Нет, нет! Древнее пламя Еще не угасло то, что возвеличило итальянское имя!

Петрарка мечтал, что Риенцо сделает Италию