Николай Задорнов - Амур-батюшка (Книга 2)

Ознакомительный фрагмент

Лешка ведал закупкой провизии, харчами и всей амуницией. Он коренастый, плечи широкие. На узком лице, как два пузыря, выдуло толстые щеки.

- Здоровый мужик! - говорили про него солдаты.

Строить церковь решено было на холме вблизи гольдского стойбища, над озером. Часть солдат уже работала там, заготовляя бревна для постройки. Туда же собирался поп: он говорил, что пока разобьет на Мылках палатку-церковь.

Баржа с кирпичами, с конями и с разными материалами сидела глубоко. Ее пришлось разгружать в Уральском, прежде чем вводить в мелководное озеро. Часть грузов оставалась в деревне. К вечеру солдаты закончили разгрузку. Они поднимались на релку, смотрели, как пашут и корчуют переселенцы. Приезжали солдаты с другой стороны реки. Там два взвода рубили просеку для телеграфа. Офицеры жили в десяти верстах выше, где в этом году продолжала работу экспедиция по промеру фарватеров. Все солдаты были из одного строительного батальона.

Около рвущего корни медведя стоял хохот. Солдаты наперебой угощали его. Лешка ткнул разок в морду зверя палкой.

- Тятя, они нашего медведя обижают, - насупилась Настька.

- Ты, солдат, не балуй, - строго сказал Егор.

По могучей фигуре его, по спокойной, серьезной речи да и по огромному, хорошо вспаханному полю солдаты видели, что с этим мужиком шутки плохи. Они притихли, наступило неловкое молчание. Но никто не обиделся на Егора. Каждый увидел в мужике как бы свою родню, старшего, имеющего право так говорить.

- Вот дядя так дядя! Такой даст тебе пуху, - говорили солдаты Лешке, отходя от кузнецовской росчисти.

"Не связывайся с солдатами", - не раз советовал Егору сосед Барабанов. Но Егор солдат не боялся.

- Зачем ты так на них? - оговорила мужа Наталья.

- Солдат - он есть солдат, отрезанный ломоть, - молвил Егор. - Дай-ка ему потачку! Видишь, медведь-то работник, а он ему в рыло дубиной.

- Медведь - тоже люди, - подтвердил Савоська, - только у него рубаха другая.

Вечером солдаты, вставши кружком, запели по команде. Собрались переселенцы. Удалые и печальные солдатские напевы неслись над тихим Амуром. Трепетал подголосок, и лихой посвист лился на все лады.

Бабы и девки утирали глаза платками. Некрасивая работящая Авдотья Бормотова была растрогана. Ей представлялись проводы, прошания, умирающие раненые, русые кудри, посекшиеся на буйной обреченной головушке, и казалось, что эти самые солдаты сложили песни про самих себя. Девушке жаль было их до смерти.

* * *

Наутро солдаты, отталкиваясь шестами, увели баржу в озеро. Мужики и поп, провожая их взорами, стояли на берегу.

- Вот мы давно толкуем между собой, батюшка, - заговорил Пахом, обращаясь к священнику. - Как же это так, мы - православной веры, нам церкви нет - молись пенью, а гольдам строят церковь?

- Толковать с ним, варнак! - потихоньку ругал попа дедушка Кондрат.

- Сказывают, был тут архиерей, обещал Бердышову, что на Додьге церковь выстроит. Велел ему сюда переселяться: мол, тут-то церковь и будет. Из-за этого человек покинул старое место.

Поп, перебивая мужиков, стал объяснять, что церковь будет миссионерская; она понесет веру в темный и дикий народ - к язычникам.

- Надобно строить ее в самой гуще гольдского населения. На озере большое стойбище, а острова и релочки застроены одинокими фанзами. Там язычество и мерзость шаманства свили себе гнездо. Они истинного бога не знают. Гибнет их душа, а ведь они люди!

- Туда им в самую середку и воздвигнут крест божий, - льстиво подхватил Барабанов.

- Вот и будем к этим шаманам ездить русскому богу молиться, пробормотал дед.

- Бог един для всех!

- Бог-то един, да нам-то не все едино!

- Ну, хотя бы не нам, не им, а строили бы посередке, - подал голос Егор Кузнецов.

- Так и будем строить. Не в самой их деревне, а на версту отступя, на чистом привольном месте, на холме. Я туда еду, разобью там палатку, поставлю иконы. Начнем гонение на шаманов. Вы - русские и сами должны сознавать.

- Верно, гольдов надо просвещать, - сказал Тимошка Силин. - Да сами в темноте!..

- С ним и толковать нечего, - отходя, ворчал Пахом. - Бате охота, видишь, возле гольдов обосноваться, где самые соболя. Подальше забраться хочет, чтобы среди дикарей вольно было. У духовных-то глаза завидущие, руки загребущие. Там и зацарюет... Эй, солдат, - обратился он к караульному, шедшему с мужиками. - Там, сказывают, не только церковь, а еще чего-то будет? Дом для попа да еще какая-то домушка?

- Нам все равно. Чего велят, то и построим, - безразлично ответил тот.

Он остался при грузах сторожем, но держался больше около мужиков.

- Как молиться, так десять верст киселя хлебать, - качал головой Пахом. - Прямо зло берет.

- А пусть их подальше строят! - широко махнул рукой Тимоха. - Потом только пусть не пеняют, что про попов песни сложены.

- Что за песни? - хмурясь, строго спросил Иван Бердышов, до того хранивший молчание.

Он с первым пароходом приехал из Николаевска, привез партию американских товаров, и сам ходил теперь в куртке и в американской шляпе.

- Как же, славные такие песни! В Расее, брат, строго, запрещают богохульничать да и начальство ругать, а песни все равно поют. Народ сложил! Как же, брат! Что с глупым народом поделаешь? Народ - работник! Ему хоть бы что!

- Паря, такие-то песни в Забайкалье есть, - сказал Иван и запел вдруг:

Эй, по Подгорной улице

Да ехал поп на курцце!

Разводя руками, он прошелся козырем, потом заложил пальцы в рот, выпрямился как истукан, дико выкатил глаза, затопал и засвистал.

Дедушка Кондрат схватился за бока:

- Ах пострел тебя возьми!.. В меринканской-то шляпе!

Бердышов с приплясом выхаживал по улице. Хохот стоял на релке.

- Вот так меринканец!

- В Сибири-то не шибко набожный народ, - рассуждал Кондрат. - Все из-за мехов! Попы-то больше по охотникам шляются - все им пушнину подавай!

* * *

Тучный Оломов как вкопанный остановился на грядках огорода напротив кузнецовской избы. Он снял фуражку с красным околышем, вытер платком лысину, блестевшую сквозь рыжую проредь волос, и расстегнул ворот форменного сюртука.

- Эт-то что за безобразие? - чуть нагибаясь всем корпусом и нешироко раскидывая обе руки, спросил он и поднял брови.

Зимой исправник был на Додьге, мельком видел новые избы переселенцев, но не заметил, в каком они порядке строены. Тогда стояли свирепые морозы, приходилось кутаться, пить коньяк и не хотелось лишний раз ходить по деревне в тяжелых шубах. Да и не до того было; по приказанию губернатора пришлось ездить наводить порядки в китайской торговле. Зато теперь в хорошую погоду Оломов все увидел.

- Как же ты избу построил? - загремел исправник на Егора. - Ведь поперек! Да как-то вкось! А что я тебе говорил? Я уже все помню, я велел в линию!

- Так уж вышло, барин! - спокойно ответил Кузнецов.

Изба нравилась ему. Он построил ее не в линию с другими, а как ему хотелось - окнами на солнце.

"Теперь попробуй сдвинь ее!" - подумал он.

- Будут ребята живы-здоровы, сгниет, барин, эта изба, построят другую. Умные будут, так и правильно выстроят.

- Молчать! - в гневе рявкнул исправник.

- Эх, вот это по-расейски! - с укоризной молвил дед Кондрат, стоявший в стороне. - Давно уж не слыхать было!

- А паспорт есть у тебя? - с подозрением спросил дедушку Кондрата полицейский, ходивший вместе с Оломовым, делая вид, что принимает старика за беглого каторжника.

- Какой у меня паспорт, сынок, - ответил дед, - мне восьмой десяток.

- У него борода заместо паспорта, - заметил Тимоха.

- Да и пашня у тебя нехороша. Какие-то куски, клинья, - продолжал исправник придираться к Кузнецову.

Оломов знал, что Егор работник хороший и росчисти его обширны и возделаны на совесть, но ему не нравилось, что Кузнецов держится независимо. Надо было осадить его, поставить на место. Исправник по привычке предпочитал бедных, смирных, приветливых и заискивающих, а из богачей - тех, за которыми водятся грехи, которые побаиваются начальства.

- Ведь где у тебя росчисть, - кричал он, - там должна быть улица! И зачем с пашней так вылез, что за штаны у тебя получились? Порядка не знаете? Первая линия должна быть - избы, вторая - огороды, третья - пашни. А ты все испортил!

В первый год амурской жизни, по весне, несколько лет тому назад, Егор ждал начальства, хотелось ему поговорить по душам. Сколько дум, надежд прошло в ту первую зиму, сколько светлых мыслей о будущей жизни! При первом знакомстве с Оломовым Егор намеревался поделиться мыслями о первой прожитой здесь зиме, сказать, что и тут жить можно, и многое хотелось услышать от начальства. Егору казалось, что и власть здесь, на новых местах, должна быть не такая, как дома. Он полагал, что здешние чиновники должны дорожить хорошими переселенцами, что и они стараются завести здесь новую жизнь. А Оломов оборвал тогда Егора и потребовал того, в чем нет никакого смысла; не стал Егора слушать, а сказал только, что избы надо строить в линию. Это здесь-то! Зло и досада взяли Егора. "Эх вы, ублюдки царевы! - думал теперь Егор. - Ну вот я тебе и построил!"