Империя и ее соседи - Коллектив авторов

на копья во время процессий. В качестве альтернативы (или в дополнение) голову также могли разместить на видном месте в городских архитектурных сооружениях, как это произошло с головой Георгия Маниака (на Ипподроме) и Иоанна Комнина Аксуха (на триумфальной арке на Месе).

В последнем случае жуткое зрелище не ограничивалось отрезанной головой, поскольку оставшийся изуродованный труп также использовался как символ триумфа императора и был размещен возле Влахернского дворца. Алексей III, очевидно, подчеркивал, что сам участвовал в перформансе, явив себя триумфатором у окна над трупом. Его поведение напоминает поведение его брата Исаака II, которого видели за трапезой после демонстрации головы мятежника Алексея Враны[112]. Тот факт, что все тело было выставлено на обозрение, также может быть связано с легендарной полнотой Иоанна, который также прозвали «толстым», что, несомненно, вызывало дополнительные насмешки. Грузное тело Иоанна было выставлено полуобнаженным, и это делало посмертное унижение узурпатора идеальным[113].

Представленные выше примеры подтверждают идею о том, что случаи экстремального, эпизодического насилия были постановочными и демонстрируют многие характеристики, которые мы могли бы описать как формы представления, тесно связанные с императорским ритуалом, ритуалами войны и публичными развлечениями. Хорошо известно, что римляне организовывали насилие как зрелище. Действительно, это было неотъемлемой частью культуры жестоких зрелищных видов спорта, которые проходили в амфитеатре, которые Д. Кайл, подробно рассматривая логистику утилизации тел, а также ставя важный вопрос о том, как зрители реагировали на все это насилие, свидетелями которого они являлись[114]. Однако зрелища также выходили за рамки амфитеатра. Публичное зрелище на протяжении более длительной исторической традиции выступало важным компонентом наказания преступников, и это не менее верно в римском культурном контексте, где правосудие также могло быть инсценировано[115]. Римские казни, например, могли иметь перформативный характер. Эту практику К. Коулман называет «фатальными шарадами», в которой приговоренные к смерти были представлены как персонажи мифических сценических пьес[116]. М. Циммерманн также отмечает тенденцию таких римских авторов, как Светоний, описывать насилие особенно подробно[117].

То, что насилие, совершенное против узурпаторов, в позднеримский период могло быть инсценировано, становится очевидным как из случая с головой Максенция, так и с головой Приска Аттала[118]. Орозий сообщает нам, что после пленения Аттала в 415 г. «[его] рука была отрублена, но ему позволили жить»[119]. Это интересный случай телесного увечья в свете наблюдений, сделанных в этом исследовании, и он свидетельствует о традиции связывать преступления с определенными частями тела, в данном случае с руками. В гораздо более раннем случае, демонстрирующем аналогичный modus operandi, руки Цицерона, как уже упоминалось ранее, были отрезаны, поскольку он использовал их для написания своих речей против Марка Антония[120]. У Диона Кассия мы даже узнаем, что Фульвия, жена Антония, вырвала язык Цицерона и пронзила его шпильками для волос в качестве своего рода последней мести[121]. Аналогичным образом А. Ричлин утверждает, что обезглавливание можно рассматривать «как последний, логический шаг в словесной дуэли»[122]. Таким образом, наказание равно преступлению в телесном выражении. Однако, опять же, риторическое зрелище тела Приска Аттала не закончилось просто его расчленением. Позже он стал реквизитом, если позаимствовать этот термин из языка театральной сцены, в триумфе Гонория в Риме, где он шел перед триумфальной колесницей. М. Маккормик заметил, что это, возможно, был первый случай, когда император включил ритуал calcatio colli в триумф, то есть практику топтания тел побежденных врагов, которая станет обычной в константинопольских триумфальных процессиях[123].

Очевидно, что это представляет собой ритуализированное зрелище римской власти, включающее в себя физическое овладение врагами, и которое в данном случае тесно связано с гражданской войной.

Демонстрация голов вполне укладывалась в рамки такого ритуализированного зрелища и соответствовала определенным этическим принципам[124]. Чтобы гарантировать, что это действие не будет истолковано как признак жестокости, голову нужно было завоевать как трофей победы в сражении. Триумфальная процессия, по-видимому, разрешалась только в тех случаях, когда соответствующий узурпатор терпел поражение в крупном сражении. Это относится к Варде Фоке, Георгию Маниаку, Феодору Кантакузину и Алексею Вране, которые погибли как военачальники на полях сражений за пределами Константинополя. Константин Дука и Иоанн Комнин Аксух были убиты в стычках на территории дворца. Хотя о триумфальном шествии в этих двух случаях речи не шло, их головы все равно можно было рассматривать как военные трофеи и использовать именно таким образом. С другой стороны, самозванец, выдававший себя за Алексея II, стал жертвой убийства и, вероятно, не представлял серьезной угрозы. Это было трудно представить как военное достижение.

Воинская этика, лежащая в основе отрубания головы поверженному врагу, похоже, здесь все еще действует. Тот факт, что реальный победитель в поединке уже не сохраняет трофей, а слава достается исключительно императору, не умаляет этой логики. Напротив, со времен Римской империи было замечено, что военные победы приписывались лично правителю[125]. Здесь не было никакого противоречия с божественной добродетелью человеколюбия (philantröpia), требуемой императором при обращении с преступниками против величества[126], ибо дилемма между необходимой строгостью и милосердием утрачивала свою актуальность, если враг был убит в сражении. Здесь император являлся воином, а не судьей, и должен был лишь соответствовать стандарту силы, а не добра.

Известные правила игры не могли быть заимствованы из римской античности, которая иногда без колебаний выставляла напоказ головы врагов государства, казненных или убитых во время бегства[127]. Даже по сравнению с византийскими обычаями до X века в этом плане, по-видимому, произошла смена парадигмы[128]. Поразительно также, что представление в форме военной процессии[129] нельзя полностью отнести к поздней античности: победные шествия проводились всегда, включая показы голов узурпаторов. Однако сочетание обоих элементов не зафиксировано в Константинополе в период между V и X веками[130]. Разумно предположить, что сознательное обращение Македонских императоров к позднеантичным дворцовым церемониям[131], а также к старым триумфальным ритуалам (например, Calcatio Colli[132]) оказали плодотворное влияние на их собственное церемониальное содержание. В этом можно также усмотреть в том числе идеологическую переориентацию на наследие позднеантичных императоров начиная с Константина Великого в деле расправы над узурпаторами императорского престола в противовес традициям, связанным с иконоборческими правителями. В результате увеличение числа триумфальных шествий в 956–972 годах[133] и параллельное увеличение позорных процессий с начала X века[134] подготовили почву для шествий с несущимися на копьях головами узурпаторов по образцам IV и V века[135].

В общую картину вписывается отсутствие каких-либо случаев посмертного издевательства