Феликс Кандель - Земля под ногами. Из истории заселения и освоения Эрец Исраэль. 1918-1948(Книга вторая)

Добавим к сказанному, что Голда - это Голда Мейерсон, в будущем Голда Меир, которая рассказывала через много лет: "Наши представления о Палестине были довольно примитивны; мы собирались жить в палатках, поэтому перед отъездом я весело распродала всю нашу мебель, занавески, утюг, даже меховой воротник старого зимнего пальто (к чему в Палестине зимние вещи!) Единственное, что мы единодушно согласились взять с собой, был патефон с пластинками... Сможем, по крайней мере, слушать музыку в пустыне, куда мы держали путь".

Супруги Моррис и Голда Мейерсон подали заявление о приеме в кибуц Мерхавия в Изреэльской долине и неожиданно получили отказ. Причин было две: во-первых, кибуц не хотел принимать супружеские пары, "потому что дети - роскошь, которую не может позволить себе новое поселение"; а во-вторых, кибуцники не доверяли девушке из Америки, которая, по всей видимости, избалована и не сможет выполнять тяжелые работы. Голда потребовала дать им испытательный срок и вспоминала с удовлетворением: "Нас пригласили в Мерхавию на несколько дней, чтобы посмотреть на нас и сделать свои выводы. Я была уверена, что, в конце концов, они позволят нам остаться, - так оно и произошло".

Когда супруги Мейерсон поселились в Мерхавии, там жили 30 мужчин и семь женщин. Это была третья попытка заселить то место: "У нас уже была питьевая вода без пиявок. Была крыша над головой. Мы могли радоваться рощице, которая разрослась и давала тень. Но первым пришлось создавать всё это с самого начала. Многочисленные памятники на кладбище в Мерхавии говорили о понесенных жертвах".

Голда собирала миндаль, копала ямы для посадки деревьев, и каждый раз, опуская саженец в яму, сомневалась, выживет ли он среди камней, на жгучем солнце. "Возвращаясь в свою комнату по вечерам, я и пальцем не могла пошевелить, но знала, что если не приду на ужин, все начнут смеяться: "Что мы говорили? Вот вам американская девушка!" Я бы с радостью отказалась от ужина, потому что гороховая каша, которую мы ели, не стоила труда, затрачиваемого на то, чтобы поднести вилку ко рту, - но всё-таки шла в столовую. В конце концов деревья выжили, и я тоже. Через несколько месяцев нас с Моррисом приняли в члены кибуца, и Мерхавия стала моим домом".

"Кибуц находился между арабскими деревнями, и время от времени нас обстреливали. Меня научили не выходить по вечерам из дома в белом платье, так как белое видно издалека. Кибуцная жизнь в те годы была далеко не роскошна. Наш рацион состоял из прокисших каш, неочищенного растительного масла (арабы продавали его в мешках из козьих шкур, отчего оно невероятно горчило), овощей с кибуцного огородика, мясных консервов, оставшихся после войны от британской армии, и одного неописуемого блюда, которое готовилось из селедки в томатном соусе".

Женщины кибуца не любили работу на кухне, считая ее унизительной: "они хотели делать те же работы, что и мужчины, - мостить дороги, мотыжить землю, строить дома, нести сторожевую службу". Когда подошла очередь Голды работать на кухне, она сразу же поменяла меню, избавившись от горького растительного масла, и стала готовить на завтрак овсянку, чтобы зимой "они могли съесть что-то горячее и питательное". "Никто не возражал против исчезновения растительного масла, но все восстали против овсянки: "Еда для младенцев! Эти ее американские идеи!"."

Но Голда не сдавалась, и Мерхавия постепенно привыкла к овсянке. Затем "американская девушка" ввела еще одно новшество: прежде селедку подавали к столу разрезанной на куски, каждый сам снимал с нее кожу и вытирал руки о рабочую одежду, - Голда стала подавать селедку со снятой кожей. "Девушки возопили: "Вот, теперь она их и к этому приучит!" Но у меня был на это ответ: "Что бы вы делали у себя дома? Как бы подавали селедку к столу? А это ваш дом, ваша семья!.." Но самым "буржуазным" моим нововведением... оказалась "скатерть", сделанная из простыни, которую по пятницам я стелила на столы для ужина, да еще цветы ставила посредине! Кибуцники вздыхали, ворчали, предупреждали, что наш кибуц будут "дразнить", - но позволили мне делать по-своему".

Но и это еще не всё. Девушки в кибуце носили в будние дни одинаковые платья, которые изготавливали самым примитивным способом: брали кусок мешковины, прорезали в нем дырку для головы, две дырки для рук, и получалось платье, которое подвязывали у пояса веревкой. Голда вспоминала: "Мне неважно было, что носить по будням, но одежду следовало непременно прогладить. И каждый вечер я тщательно гладила свой "мешок" тяжелым утюгом на углях, зная, что кибуцники не только считают меня сумасшедшей, но в глубине души подозревают, что я не настоящий пионер". Примирял всех с этой странной парой из Америки их патефон с пластинками; послушать музыку сходились по вечерам все жители кибуца, приходили даже из других поселений.

Это была тяжелая жизнь: долгое лето с невыносимой жарой, мухами и комарами, дождливая зима, когда кибуц утопал в грязи. Они переболели малярией, дизентерией, разными видами лихорадки; Голда работала в поле и курятнике, месила тесто, стирала белье кибуцников, делала любую работу наравне со всеми. Так прошли два с половиной года, а затем ее муж тяжело заболел, и молодой паре пришлось покинуть Мерхавию. К концу жизни Г. Меир, знаменитая Голда, известная уже на весь мир, написала такие слова: "Много есть вещей, в которых я не уверена, но одно знаю: если бы я осталась на всю жизнь в кибуце. это дало бы мне не меньшее внутреннее удовлетворение, чем моя государственная деятельность".

В 1882 году приехал из Гродно Реувен Пайкович - было ему тогда 15 лет. Работал в виноградниках и на строительстве дорог, очищал поля от камней, пахал землю в поселении Маханаим, был среди основателей Кфар-Тавора в Нижней Галилее. Он жил там со своей женой, у них родились три девочки и шесть мальчиков, один из которых -Игаль Алон, в будущем командир отрядов еврейской обороны, командующий Южным фронтом в Войне за независимость, министр в составе разных правительств, заместитель премьер-министра.

И. Алон, из книги воспоминаний "Отчий дом" (двадцатые годы двадцатого века): "В Кфар-Таворе в годы моего детства жили 35 крестьянских семейств. Большинство поселенцев были выходцами из Румынии, потом шли "бывшие русские", одна семья приехала из Йемена, одна - из Ирака. Жили с нами и "геры", перешедшие в иудаизм русские крестьяне. Моего отца. связывала с "герами" хорошая трудовая дружба".

Во дворе их дома стоял курятник на сотню птиц, коровник на 20 коров местной породы, конюшня с парой мулов, волами, кобылицей и ослом. Возле дома соорудили печь для выпечки хлеба, которую топили соломой; под навесом стояли плуги и бороны, в низкой постройке размещались жестяные баки для хранения зерна. В жилом доме были две большие комнаты: одна из них служила кухней, столовой и гостиной, другая - спальней. Большую часть года дети спали в шалаше на винограднике или на деревянном помосте возле дома. "Это было великолепно - лежать, прислушиваясь к голосам ночи, следя за ходом луны. А просыпались мы на рассвете от тихого прикосновения росистой зари..."

По всему дому - во всех его углах - стояли глиняные кувшины, которые заменяли теперешние холодильники. В жару вода в этих кувшинах была холодной, как лед, а овощи и фрукты - свежие, будто только что сорваны с ветки. В доме стояли корзинки, плетеные из тростника, в них хранили продукты, в них же носили еду на работу и в школу. Зимой, в период дождей, сеяли пшеницу и ячмень, весной - кукурузу, сорго, бобовые. Был у них виноградник, миндалевый сад, огород при доме, где выращивали лук, огурцы, редиску и петрушку. "Кто не видел нашего отца, - говорили сыновья Реувена Пайковича, - тот не видел крестьянина, по-настоящему любящего землю... Колос пшеницы он поглаживал пальцами, как какой-нибудь нежный цветок... Он не был на земле любителем; он любил землю всем сердцем, самозабвенно". И это любовь он передал своим детям.

И. Алон: "Мы работали тяжело и трудно, усталость наша была здоровой, короткий, глубокий сон освежал нас, мы поднимались на рассвете, вновь готовые к труду. С первым светом зари выходили на работу в поля, неся с собой еду для себя, корм для скота, воду в глиняных кувшинах... Рабочий день не заканчивался с закатом: дома нас ждали коровники, конюшни, птичьи дворы, ночная охрана виноградников и поселения. бесконечное патрулирование за стенами поселка. когда усталые глаза смыкаются сами собой, но их нельзя спускать с гумна или виноградника... Я знал наизусть и любил запахи моей родной деревни: запах дома и двора, запах животных, запах вспаханных полей, цветущего миндаля, цветов и трав. А сильнее всего - запах земли после первого дождя... До сих пор ощущаю во рту смутный, далекий, первобытный привкус детства - пьянящий аромат иссушенной земли, соединяющейся с влагой неба, с первым осенним дождем. Земля - чиста и добра; мы бросались на нее плашмя, брали в рот горсточку отяжелевшей от дождя земли, жевали ее... И это было вкусно!"