Константин Федин - Первые радости (Трилогия - 1)

Когда закипела в котелке вода, пришел Кирилл. Он посвистел из кустов. Рагозин отозвался и, как только лицо Кирилла показалось между раздвинутой листвы, спросил:

- Легко нашел?

- По самовару.

- Самоваров много.

- Твой со свистом.

Они улыбнулись.

- Похлебку есть будешь, кавалер?

- Буду.

- Ну, вот тебе ножик, чисти картошку.

Он говорил покровительственно, но с добротой, и Кирилл подражал ему в этой манере так же, как подражал в тяжеловатой, качкой поступи, и было похоже, что они посмеивались друг над другом.

- Кто так чистит? Словно карандаш точишь. В ссылку попадешь - тебя засмеют.

- А зачем мне в ссылку попадать?

- Зачем? Картошку чистить учиться. Смотри, как у меня получается: одна ленточка с целой картошки. А тоненькая какая кожурка - на свет все видно, смотри. Смотри, через нее видать, как Ксана нам водочки наливает, видишь?

Он учил Кирилла крошить картошку в котелок, и затирать подболточку из муки с подсолнечным маслом, и перчить, и солить, и заправлять молодым луком. На приволье всякая еда радует сердце, и нет вкуснее пищи, сваренной на таганке и пахнущей дымком хвороста. Все чувства усиливаются и открываются в человеке, стоит ему присесть на корточки перед костром и потянуть носом парок закипевшего варева. И воздух становится слаще, и дали приветливее, и люди милее, и жизнь легче. А всего только и надо - котелок.

После завтрака, развалившись на спине и глядя в небо сквозь зелень танцующих на ветру веток, Кирилл припоминал вслух:

- Нам всем выдали по ведерку, маленькие заступы и деревянные колья, заточенные на одном конце и с перекладинкой на другом. В ведра нам ткнули по пучку саженцев - коротенькие такие прутики. И всей школой мы двинулись на горы. Тут все было размечено, и когда мы пришли, везде стояли другие школы, без конца. Сажать было просто. Мы буравили колом в земле ямку, втыкали в ямку прутик и закапывали заступом. Потом шли за водой, и каждый поливал то, что посадил. Прутики мне были по колено. Чахлые, сухие, в городе не верили, что они примутся. А над тем, что лес будет, - смеялись. Когда мы вернулись в школу, нас фотографировали, как мы были, - с ведерками, кольями, заступами. У меня до сих пор цел снимок. Я сижу по-татарски на земле, в ногах у учителя рисования, а внизу на фотографии надпись: "Праздник древонасаждения". Чудно, что уже девять лет прошло, и не верится, что вот это шумят, колышутся те самые прутики. Интересно, что будет тут еще через девять лет. Как ты думаешь, Петрович? А? Ты знаешь, что будет через девять лет?

- Знаю.

- Ну, что?

- Мне стукнет сорок четыре года.

- Это и я знаю. А ты скажи - хорошо будет?

- Хорошо.

- А что хорошо? - спросил Кирилл, понижая голос. - Революция будет?

- Какой хитрый, - засмеялся Рагозин, - если я скажу - не будет, то ты сейчас в кусты, да?

Кирилл долго не отзывался, пожевывая сорванную веточку неклена. Челюсти выступали острыми углами на запрокинутом его лице. Взгляд его остановился, в желтизне зрачков отражались плавающие зеленые пятна листвы. Сдвинутые брови медленно расправлялись, собирая молодые морщинки на лбу. Он сказал совсем тихо:

- Я выбрал дорогу и не сверну никуда. Все равно, сколько придется идти - девять лет или двадцать девять.

Рагозин приподнялся на локоть. Оттого, что нос и щеки Кирилла были чуть-чуть посыпаны веснушками, он показался Рагозину моложе, чем всегда. Он взял его руку, сжимая ее в своих жестких бугорчатых пальцах.

- Брось, - сказал Кирилл, стараясь высвободить руку.

Рагозин не отпустил.

- Оставь. Я знаю, ты сильнее.

Рагозин продолжал сжимать крепкую, сопротивляющуюся кисть Кирилла, чувствуя, как уменьшается ее стойкость, и улыбаясь.

- Ну, больно. Брось. Что ты хочешь?

Он вырвал руку, потряс ее и размял пальцы.

- Время, - проговорил Рагозин, - время, дорогой мой, большое дело. Когда больно один день - одно. Больно сто дней - другое. Народ терпит. Ему не все равно - девять или двадцать девять.

Он повернулся, не поднимаясь с земли, к костру и сказал громко:

- Ксана, вы бы погуляли.

Ксения Афанасьевна повела своих друзей к роднику, их перекличка и смех долго слышались, когда они скатывались в овраг по оползающей глине.

Наедине Рагозин спросил:

- Принес?

Кирилл вытянул из брючного кармана сверток прокламаций. Его разгладили и соединили с пачкой, которую Рагозин достал из корзины с посудой.

- Отсчитывай по десятку.

Листки тонкой розовой афишной бумаги складывались в четвертку и прятались назад в корзину, под полотенце. Работа шла легко, беззвучно, и скоро последняя тетрадочка в пол-ладони величиной лежала на месте. Рагозин отставил корзину под куст и опять лег.

- Прежние годы на такой маевочке всегда удавалось сходку провести, сказал он. - Нынче живи улиткой - таскай на спине весь свой дом, и кухню, и этажерку. Пей чай, играй на гармошке, а чтобы собраться поговорить - ни-ни: завалишь всю работу.

- Этак, конечно, и двадцать девять лет прождешь, за самоваром да с гармошкой, - сказал Кирилл.

- Ведь тебе мой самовар понравился, как он свистит, - улыбнулся Рагозин и отчетливо повторил свист, которым встретил Кирилла.

Послушали. Никто не отозвался. Шумела, разгуливала волнами пахучая, лоснившаяся на солнце поросль, и ястреб чертил над нею бесконечные кривые, изредка разрезая пространство своим острым зовом, точно проводя алмазом по стеклу.

- Я на днях познакомился с Цветухиным, - сказал Кирилл. - Знаешь?

- Слышал. Вон ты куда махнул.

- Я не махал. Просто - случай.

- А ты не сердись.

- Я не сержусь. С ним еще был Пастухов. Драматург такой. Известный.

- Так, так.

- Интересно, какой у них образ мыслей.

- Ты говорил?

- Немного. Об искусстве. Собственно, о балаганах. Мы на балаганах встретились.

- Ну?

- Ничего особенного. Они слабо отдают себе отчет, на каких научных основаниях построены иллюзии. Ну, там женщина-паук и другие фокусы. Некоторую путаницу я заметил.

- Необразованные? - подсказал Рагозин усмешливо.

- Я думаю, к вопросам физики равнодушны.

- А-а...

- Интересно дать им прокламацию...

Рагозин привскочил и, откинув с лица волосы, прижал их ладонью к голове, чтобы они не мешали получше смотреть на Кирилла.

- Ты дал им прокламацию?

- Нет. Это мне сейчас в голову пришло.

- Может, они порядочные люди, - сказал Рагозин, успокаиваясь, - я не знаю. Но уж тут - семь раз отмерь, один отрежь. Какой может интерес толкать их к нам? Любопытство? Рабочий к революции приходит, как к себе на квартиру, - больше деваться некуда. А они могут подумать.

- У меня именно мысль мелькнула, как они отнеслись бы? - сказал Кирилл.

- Оглядочка нужна. Матери своей ты разве не можешь довериться, - а помалкиваешь и с ней, верно?

Легкий свист послышался неподалеку, и Рагозин кивнул:

- Вот он, мой самовар-то!

Он повторил свист. Минуту спустя на край оврага вышел из чащи высокий худой старик с бородкой клином, в черной праздничной паре и глянул окрест себя.

- Заблудился? - громко кликнул Рагозин.

Старик не спеша подошел, поздоровался, приподняв черный поношенный картузик с узкой тульей.

- Хорошее местечко выбрал, Петр Петрович, для чаепития.

- Милости просим.

- Благодарим. Откушали.

- На свежем воздухе весело пьется. Садись.

- Посидели.

- Ну, постой, коли ноги держат.

- Ноги привыкшие. Двадцать лет в цеху стоят, шестьдесят землю мериют.

Он снова огляделся. Кусты были вровень с его картузиком.

- А тут с каждым годом зеленее становится. Лес наступает, - произнес он с одобрением.

- Вот молодежь старалась, садила да поливала, - сказал Рагозин.

- Так, - вымолвил старик, прищуриваясь на Кирилла. - Раньше, чай, старики для молодых садили, теперь, что же, обратно получается?

- Есть молодые, которые не только о себе думают, - вдруг ответил Кирилл, глядя прямо в прищуренные глаза старика.

- Так... Заодно с нами садить желают?

- Заодно, - сказал Кирилл.

- Так, - опять поддакнул старик и перевел глаза на Рагозина. - Чего это мы с ними, с молодыми, будем садить, Петр Петрович, какие сады малиновые?

- Дай-ка корзинку, - попросил Рагозин Кирилла.

Он вынул из-под полотенца тетрадку, подал ее старику. Тот взял, покрутил в пальцах, словно прикидывая прочность и вес бумаги, нагнулся, подтянул до колена одну штанину, аккуратно запихал листки за голенище рыжего шершавого сапога и так же аккуратно поправил брюки.

- Не маловато будет? - спросил Рагозин.

Старик помолчал, потом качнул головой набок.

- Пожалуй, как бы на одну ногу не захромал.

- На вот, чтобы тебя за пьяного не сочли, - сказал Рагозин, подавая ему еще тетрадку.

Старик спрятал ее в другой сапог.

- Спасибо за хлеб, за соль. Бог напитал - никто не видал, - подмигнул он Кириллу и неожиданно ласково усмехнулся. - Будем, значит, знакомы. А как нас величать, про то вам скажет Петр Петрович. Верно?