Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

«любящее хороших людей»{717}, отвечающее на их молитвы и помогающее им своей божественной милостью{718}. В других рассуждениях Бог видится ему Первопричиной в непрерывной цепи причин и следствий и главной действующей силой является Судьба, «неумолимая причина, обусловливающая деятельность как людей, так и богов… которая влечет за собой тех, кто покорился ей добровольно, а нежелающих тащит»{719}. Той же неопределенностью затемнены его представлены о душе: это тончайшее материальное дыхание, дающее жизнь телу; однако это еще и «божество, обитающее в нас, словно некий гость»{720}. Он с надеждой говорит о жизни после смерти, когда добродетели и знанию суждено воссиять немеркнущим светом{721}; а в другом месте он отзывается о бессмертии как о «прекрасной мечте»{722}. На самом деле Сенека никогда не продумывал все эти проблемы до конца, чтобы прийти к некоему последовательному (или публичному) заключению; он рассуждает о них с осторожным непостоянством политика, который согласен со всеми. Он слишком близко следует ораторским урокам, преподанным ему отцом, и излагает каждую точку зрения с неудержимым красноречием.

Те же колебания одновременно и портят и красят его моральную философию. Он был слишком убежденным стоиком, чтобы быть практичным, и слишком мягким человеком, чтобы быть стоиком. Он видит вокруг себя разгул безнравственности, которая истощает тело и иссушает душу, не насыщая ни одно, ни другую; алчность и роскошь уничтожили мир и здоровье, а власть превратила человека в разумного зверя. Как же освободиться от этих постыдных вожделений?

Я прочел сегодня у Эпикура: «Если хочешь наслаждаться подлинной свободой, стань рабом философии». Человек, который ей покоряется, получает свободу здесь и сейчас… Тело, после того как его исцелили, часто болит опять… но разум, излеченный однажды, излечен навсегда. Я скажу тебе, что я понимаю под здоровьем: разум здоров, когда он удовлетворен и уверен в себе, когда он осознает, что все, о чем молятся люди, все благодеяния, к которым они стремятся и которые расточают, совершенно не нужны для счастья… Я открою тебе правило, пользуясь которым ты сможешь судить о себе и о своем развитии: только тогда придешь ты в себя, когда осознаешь, что добившиеся успеха — самые жалкие из людей{723}.

Философия — это наука мудрости, а мудрость — это искусство жить. Счастье — это конечная цель, путь к которой пролегает через доблесть, а не через наслаждение. Старинные, подвергающиеся осмеянию максимы правильны, и их истинность ежедневно подтверждается опытом; на долгом пути честность, воздержность, справедливость, доброта принесут нам счастья больше, чем погоня за наслаждениями. Наслаждение — благо, но только в том случае, когда его можно совместить с добродетелью; оно не может являться конечной целью мудрого человека; те, кто делают его целью своей жизни, подобны псу, хватающему любой брошенный ему кусок мяса, проглатывающему его целиком, а затем, вместо того чтобы радоваться, с вожделением раскрывающему пасть в ожидании следующего куска{724}.

Но как же приобрести мудрость? Ты должен каждый день упражняться в ней, неважно, насколько скромны твои результаты. В конце каждого дня вспомни, как ты себя вел, как жил сегодня. Будь нетерпим к собственным недостаткам и мягок к ошибкам других. Общайся с теми, кто превосходит тебя мудростью и добродетелью. Выбери какого-нибудь общепризнанного мудреца своим невидимым советчиком и судьей. Тебе поможет чтение философов — не философских компендиев, но оригинальных произведений; «не надейся, что посредством эпитом тебе удастся снять сливки мудрости выдающихся мужей»{725}. «С каждым из них ты расстанешься более счастливым и преданным, ни один из них не позволит тебе уйти с пустыми руками… Какое блаженство, какая благородная старость ждет того, кто отдает себя под их покровительство!»{726} Хорошие книги читай по нескольку раз — лучше прочесть меньше хороших, чем множество плохих. Путешествуй не спеша и не слишком много; «дух не может созреть и обрести цельность, пока ему не удастся побороть свое любопытство и страсть к странствиям»{727}. «Первый признак упорядоченного разума — это умение оставаться на одном месте и жить в одиночестве»{728}. Сторонись толпы. «Сойдясь вместе, люди хуже, чем взятые по отдельности. Если тебе придется оказаться в толпе, изо всех сил старайся уйти в себя»{729}.

Последний урок стоицизма — презрение и добровольный выбор смерти. Жизнь не всегда настолько радостна, чтобы заслуживать продления; после пережитых в жизни лихорадок и приливов энергии хорошо забыться сном. «Что может быть более низменным, чем со страхом мешкать на пороге отдохновения?»{730} Если человек находит свою жизнь слишком мучительной и может расстаться с ней, не причиняя вреда другим, ему следует предоставить право выбирать время и способ ухода самому. Сенека с таким жаром проповедует Луцилию самоубийство, словно является его наследником.

Мы не можем жаловаться на жизнь в первую очередь потому, что она никого не удерживает против его воли… Чтобы избавить тебя от лишнего веса, тебе вскрывали вены. Если ты хотел бы пронзить свое сердце, для этого вовсе не обязательно наносить себе глубокую рану; путь к свободе тебе откроет ланцет, и безмятежность может быть куплена одним булавочным уколом{731} …Куда бы ты ни посмотрел, везде найдется способ положить конец заботам. Ты видишь этот обрыв? — это спуск к свободе. Видишь эту реку, этот водоем, это море? — свобода покоится в их глубинах{732} …Но я что-то слишком разговорился. Как может положить конец своей жизни человек, не способный закончить письмо?{733} …Что касается меня, дорогой Луцилий, я достаточно пожил. Я насытился жизнью. Я жду смерти. Прощай{734}.

Жизнь поймала его на слове. Нерон направил к нему трибуна, которому он должен был ответить на обвинения в участии в заговоре Пизона; Сенека отвечал, что его больше не интересует политика и что он не ищет ничего, кроме покоя и возможности ухаживать за своим слабым и шатким здоровьем. «Он не обнаружил страха, — отчитывался трибун, — не выказал никаких признаков сожаления… его слова и взгляды выдавали спокойствие, ясность и крепость ума». «Вернись, — сказал Нерон, — и прикажи ему умереть». «Сенека выслушал это приказание, — говорит Тацит, — не изменившись в лице». Он обнял жену и попросил ее утешиться тем, что жизнь он прожил безупречную, и внять увещеваниям философии. Но Паулина отказалась пережить его; когда он вскрыл свои вены, она поступила так же. Он позвал