Артур Брайант - Эпоха рыцарства

В мировоззрении этого консервативного моралиста нет ненависти, только жажда справедливости. «Христос на кресте, – написал он, – сделал всех нас братьями по крови».

При этом Ленгленда глубоко потряс контраст между плохо используемым богатством и незаслуженной и повсеместной нищетой. Для него, как и для более поздних английских идеалистов, отрицанием христианства казалось то, что честный бедняк угнетен и обманут. Возникало глубокое возмущение основателем его религии:

«Иисус Христос на небесахВ одежде бедняка всегда преследует нас...Ибо на Крови Христа процветает весь христианский мир,И братьями по крови мы стали там... и благородным стал каждый из нас».

Его сердце было взволнованно, его возмущение вызывали «узники в долговых ямах и бедняки в коттеджах, обремененные детьми и рентой лорда»:

«Старые люди и седые, бессильные и беспомощные,И женщины с детьми, которые не могут работать,Слепые и больные и со сломанными членами,Которые переносят это несчастье с кротостью, как и прокаженные и другие...Из любви к их кротким сердцам наш Господь пожаловал имИх покаяние, и их чистилище здесь, на этой земле».

Пока все они находились в пренебрежении, он не мог почитать «лордов и леди и других в мехах и серебре». Подсознательно в его видении всегда присутствовало напоминание о Кресте и о том, что Христос выстрадал в бедности и пренебрежении, чтобы люди могли жить, и жить более богато:

«И я снова уснул и внезапно привиделся мне,Тот Петр Пахарь, весь вымазанный в крови,Шел с крестом перед простыми людьми,И походил всеми своими чертами на нашего Господа Иисуса Христа.Затем воззвал я к Совести, чтобы сказала мне правду.Христос ли это, – спросил я, – которого евреи приговорили к смерти?Или это Петр Пахарь? Кто вымазал его в крови?Сказала Совесть, преклонив колена: „Это герб Петра,Его цвета и щит, и он, который идет весь в крови,Есть Христос со своим крестом, покоритель христианского мира”».

Это сильно отличалось от тех гербов, которые носили рыцари Ордена Подвязки на пирах в виндзорской Круглой Башне.

Еще сильнее жажды справедливости было у Ленгленда чувство сострадания. Когда бездельники и расточители увильнули от своей работы на поле Петра и в результате были наказаны Голодом, пахарь пожалел и накормил их, хотя он знал, что, как только голод уйдет, они опять впадут в праздность и безделье:

«Они мои кровные братья, ведь Бог искупил нас всех.Правда, некогда учил меня любить каждого из нихИ помогать им во всем, когда они в нужде...Люби их и не брани, пусть уж сам Бог с них взыщет».

Это произведение, написанное не тем, кто был хорошо образован и защищен наследственным богатством от жестокой борьбы за выживание и убогой средневековой бедности, но тем, кто все время находился на грани, «Петр Пахарь» смело бросало в лицо вызов всему христианству. Оно являло собой нечто большее, чем протест против социальной несправедливости, хотя и по этому поводу не было еще написано ничего более убедительного. Это глубоко религиозная поэма – замечательная по своему содержанию, если не по своей литературной форме, как, например, «Божественная комедия». Ибо весь его аскетизм, те добродетели, которые превозносит автор, заключались в прощении и милосердии. Когда священник зачитывает прощение, которое Петр получил от Правды для тех, кто честно трудился на земле или страдал от непомерных тягот или бедности, и оно заключалось в следующих суровых словах:

«Делай добро и поступай хорошо – и Бог возьмет твою душу,А если будешь делать зло и поступать худо, то не найдется ни на что другое,Кроме того, что после дня твоей смерти дьявол возьмет твою душу».

Пахарь, сталкиваясь с этим безжалостным видом ветхозаветного правосудия, с негодованием рвет его.

Ибо когда после пробуждения «голодным и нищим» на Мальвернских холмах автор снова возрождает в памяти свой призрачный поиск тайны христианства, блуждая в одиночестве «летним днем», это для того, чтобы обнаружить что-то, превосходящее стандарты «Делай добро», примера суровой добродетели спасения, на которой настаивал священник. Наслаждающийся «счастьем птиц», поющих в «диком лесу», он опять впадает в сон, в котором высокий мужчина, подобно ему, зовет его по имени и называет себя Думой. От него он и узнает ответ на то, что ищет:

«Делай добро, делай больше добра и делай только добро, – провозглашает он,Вот они эти три прекрасных добродетели, и их нетрудно отыскать,Тот, кто правдив в своих речах и хорош в своих руках,И зарабатывает свой хлеб своим трудом или возделыванием земли,И кому можно доверять, и кто берет только то, что положено ему,И не является пьяницей и не презирает других, делай добро будет с ним.

Делай больше добра – вот где правда, и он сделает гораздо больше,Он скромен, как агнец и приятен в речиИ помогает всем тем, кто нуждается в нем...

Делай только добро стоит выше тех двух и несет епископский крест,Он находится на краю, чтобы вытащить невинных из Ада:Но у него и есть пика – что бросать туда грешников».

На протяжении оставшейся части поэмы, а большинство английской речи здесь находится в логическом беспорядке, ее причудливой бессвязности и подчеркнутой силе чувств, поэт ведом аллегорическими героями, чтобы познать каждую из трех ступеней на лестнице христианского совершенства. На каждой Петр, подобно Христу в его земной жизни, представляет себя первообразом, сначала в своей первичной форме представляя

«всех трудяг, кто живет только своим трудом,и получают справедливый заработок, который они честно заработали,И существуют в любви и законе» –

образ, который включает для Ленгленда всех, кто в любом жизненном проявлении исполняет свой долг перед своими собратьями-людьми. С «делай больше добра» поэма переходит от Ветхого Завета к Новому. Суть его в любви:

«Он связал нас братскими узами и молится за наших врагов,И любит тех, кто обманывает нас, и помогает им, когда они нуждаются в помощи,И отвечает добром на зло, ибо Господь сам руководит им».

Добродетели, требуемые теперь, это милосердие, прощение, терпение в горе и бедности, радостное принятие всего того, что пошлет Господь. Люди не должны думать о завтрашнем дне, а любить своих собратьев, узнавать от природы как Провидение обеспечивает всех в своем «естестве», как «пост никогда не был жизнью, но средства к жизни были дарованы» – тема, которая дает поэту возможность обнажить свою страстную любовь к природе:

«Я видел солнце и море и затем пескиИ где птицы и звери искали себе пару,Диких червей в лесах и сказочных птицС пятнистыми перьями многих цветов».

Петр теперь объят жизнью созерцательной – той, которая сильно подходит к бедному, без средств к существованию ученому, подобно Ленгленду:

«Ибо если бы небо спустилось на землю и стало бы доступным любой душе,То это произошло бы в монастыре или в учении...Ибо в обитель человек приходит не браниться или браться,Но учится учтивости и читать, и изучать книги» –

за этим отрывком следует резкое осуждение того, чем стала монастырская жизнь в современной ему Англии. В соответствии с принципом «делай больше добра», за образом жизни его героя следует путь к полному христианскому милосердию, куда бы он ни вел. «Тот, кто ничего не дает, тот не любит», – вот его принцип, и не существует границ в его проявлении.

«Иисус Христос, царь небесный,В робе бедняка преследует нас всегда,И смотрит на нас его глазами и с любящим одобрением,И познает нас через наше доброе сердце».

На последней стадии своего сна поэт случайно встречается с высшей формой христианской добродетели:

«Делай только добро, мой друг, и пусть это будет тебе законом,Любить своего друга и своего врага, вот что значит делать больше добра,Давать и помогать молодым и старым,Исцелять и поддерживать – вот что значит только добро».

И вдруг мы понимаем, что Петр стал первообразом самого Христа. Мы видим его как «делай только добро», въезжающего в Иерусалим, чтобы сразиться за человеческую душу:

«Этот Иисус знатного происхождения будет сражаться руками ПетраВ его шлеме и его кольчуге как humana natura».

Затем следует самая замечательная сцена в поэме, Мучения Ада, когда после агонии на кресте воскресший Христос бросает Люциферу вызов в его темном государстве и, предвещаемый Светом, востребует души проклятых:

«„Кто является господином твоего искусства, – говорит Люцифер, – Quis est iste?”„Rex glonae”, – отвечает СветГосподин суши и моря, и всех видов добродетелей,Герцоги этого темного места, распахните ворота,Ибо Христос может войти к сыну царя небесного».

Затем Петр, теперь предстающий как воплощение Господа, говорит сам: