Акимбеков С. Казахстан в Российской империи - Султан Акимбеков

Но в любом случае участие генерала Чингисхана в бюрократических процедурах было частным случаем, отголоском той эпохи, когда казахская чингизидская аристократия, как и элита других народов империи, ещё интегрировалась в состав российской имперской элиты. Переход к условному «народному самоуправлению» в Казахской степи в конце XIX века стал средством консервации традиционного образа жизни. Причём традиционный образ жизни был законсервирован на уровне мелких организационных единиц — волостей, что означало также прекращение существования крупных племён.

Родоплеменная элита наряду с чингизидской аристократией была выразителем самостоятельности и субъектности казахского общества. Именно родоплеменная элита прежних крупных казахских племён — Срым-батыр, Жанхожа Нурмухамедов и другие, — играла большую роль в процессе присоединения к Российской империи. Её постепенный уход от активной политики вслед за чингизидской элитой способствовал изменению ситуации. В степи больше не было ни крупных племён с их родоплеменной элитой, ни чингизидской аристократии. Как следствие, в казахском обществе произошло резкое снижение горизонта восприятия тех событий, которые имели место вокруг него, как, собственно, и возможностей какой-либо на них реакции. Основная активность в казахском обществе происходила теперь на уровне волостей и аулов с их преимущественно локальными хозяйственными интересами. Соответственно, казахское население в состоянии зависимого объекта осуществления российской политики должно было просто ожидать развития событий.

Заметим, выше указывалось, что в это самое время в Британской Индии активно развивались процессы модернизации традиционного образа жизни местного населения. При этом речь шла не только об оседлом населении зависимых от британцев районов, но и о кочевниках пуштунах в Северо-Западной Пограничной провинции. Процесс модернизации сопровождался созданием новой образованной элиты, которая со временем заняла место традиционной аристократии. В то же время образованная элита в Британской Индии была связана с традиционной элитой, она во многом происходила из её рядов. Её положение в обществе колониальной Индии опиралось не только на происхождение и общественный статус, но и на экономическую базу. Потому что в процессе модернизации британцы создавали и укрепляли институты, регулирующие частную собственность, включая собственность на землю. Именно такая образованная элита активно взаимодействовала с британской администрацией.

Хотя, конечно, были и обратные примеры, которые происходили в Северной Америке. Здесь шёл процесс изъятия земель у местного индейского населения и оттеснения его в изолированные анклавы — резервации. «Британские колонисты применяли английские законы к любой земле, которую они считали лишённой правовых установлений. Это принцип империализма назывался tеrrа nullius «ничейной землёй». Хотя по факту люди на земле жили, но по закону она считалась необитаемой. Принцип ничейной земли позволял игнорировать все существующие там обычаи, права собственности и порядок наследования… Физиократы XVIII века расширили применение tеrrа nullius и сузили понятие население, связав его с обязанностью возделывать земли»[586]. В Северной Америке XIX века этот принцип ещё вполне действовал, как и в Африке. В то время как в британских колониях в Азии проводилась модернизация традиционного образа жизни, с тем чтобы распространить на них принципы европейской, (британской) организации, включая правовую составляющую.

В конечном итоге всё зависит от конкретных условий в стране пребывания. Обширные пространства в Северной Америке с редким населением создавали условия для изъятия земель в пользу земледельцев, действовавших на основании европейской организации и права, с последующим оттеснением местного населения в неудобные для занятия земледелием земли. В конкретной североамериканской ситуации это было предпочтительнее, чем проводить модернизацию индейского населения.

В то время как в колониальной Азии модернизация традиционного образа жизни местных сообществ с существовавшей ранее развитой государственной традицией была более удобным вариантом управления зависимыми территориями. Причём это опять же было справедливо не только для оседлого населения, но и для кочевников-пуштунов, которые были частью государственной традиции не только во времена империи дуррани Ахмед-шаха XVIII — начала XIX веков, но также и в истории Индии (династия Суров в XV — начале XVI веков) и Ирана (правление гильзаев при Мир Вайсе в начале XVIII века). При этом характерно, что при осуществляемой британцами модернизации в Британской Индии продолжала сохраняться политическая субъектность крупных племён у пуштунов.

В любом случае практическое отсутствие политики модернизации традиционного образа жизни казахского населения при одновременном снижении уровня его политической организации за счёт отказа от услуг чингизидской аристократии и фактической ликвидации крупных племён создал крайне неоднозначную ситуацию накануне появления в Казахской степи масс крестьян-переселенцев из европейской России. Между прочим, в российской администрации к началу 1890-х годов также не было особого понимания относительно дальнейшего развития событий. Поэтому, например, в Степном положении 1891 года в параграфе 126 указывалось, что «впредь до приведения в известность количества земель, подлежащих отводу кочевников, обществам сих кочевников разрешается сдавать земли, находящиеся в пределах их зимовых стойбищ, в наём на срок не свыше 30 лет лицам русского происхождения для земледелия и устройства фабрик, заводов, мельниц. Сдача сия производится по приговорам волостных съездов»[587]. В данном случае формулировка «приведение в известность» означала — до того момента, пока правительство не сформулирует свои приоритеты.

Вообще принятие в 1891 году Степного положения, которое заменило Временное положение 1868 года, было весьма показательным. Оно должно на постоянной основе регулировать как отношения в казахском обществе, так и его взаимодействие с российским государством. Данный документ весьма любопытен с той точки зрения, что он появился в тот момент, когда Российская империя находилась на пороге больших перемен в своей внутренней политике. С одной стороны, он ещё отражал прежние взгляды властей на регулирование зависимыми территориями. С другой стороны, положение уже ориентировалось на новые задачи, самой важной из которых был вопрос о земле.

К 1891 году уже стали очевидны первые результаты российской административной политики в Казахской степи. Наиболее важным из них было очевидное ослабление родоплеменной организации казахского общества. Крупные племена распались на более мелкие группы, с тем чтобы соответствовать требованиям организации по волостям. Соответственно, мелкие племена вынуждены были объединяться для составления волостей, куда должно было входить до 2000 кибиток. Это создавало условия для роста конкуренции внутри волостей, где в период периодически проходивших выборов происходила довольно жёсткая борьба за власть.

В пояснении к Степному положению указывалось, что «во время выборов в должности происходила борьба партий, проявлявшаяся в подкупах выборных, интригах, ложных доносах и т.д. Каждая из разделяющих общество партий употребляла все средства, чтобы провести своих кандидатов на должности, в особенности волостного управления, с тем чтобы иметь перевес во всех делах общественных. Люди добросовестные уклонялись от службы, а должностные лица достигшие избрания неблаговидными средствами, производили незаконные поборы, преследуя вообще только свои личные цели или интересы своих партий»[588]. В