История степей: феномен государства Чингисхана в истории Евразии - Султан Магрупович Акимбеков

древних германцев. Это было характерно для любых обществ, где ещё сохранялись элементы родоплеменной солидарности. Вооружённый народ в таких обществах играл огромную роль. Это помогало выставлять на поле боя всю массу мужчин, что было серьёзным преимуществом для кризисных ситуаций. В то же время это ограничивало возможности развития государственных институтов, и особенно системы регулярного налогообложения, фактически любых форм эксплуатации населения.

Понятно, что вооружённым людям в древнерусских городах, обладающим организацией в виде народного собрания и формируемого согласно его решениям ополчения, было трудно объяснить необходимость усиления централизации государства. Особенно в отношении налогового бремени. Естественно, что народное собрание выступало против любого излишнего увеличения повинностей. Тем более что политическая власть в лице князей в данной ситуации не являлась монополистом на вооружённую защиту общественных интересов. Последнее обстоятельство обычно является одним из основных аргументов со стороны государства в пользу регулярного налогообложения. В свою очередь, отсутствие монополии на вооружённую силу ограничивало возможности князей по принуждению общества к тем или иным действиям, в том числе и по увеличению повинностей.

Более того, вече как общественный институт, своим происхождением связанный с племенными собраниями, закреплял территориальную общность жителей той или иной области и их общую региональную самоидентификацию. Отсюда использование терминов «кияне», «смоляне», «владимирцы» и другие. Та же «Липицкая битва закончилась поражением Юрия и Ярослава. Но она была не столько победой Константина и Мстислава, сколько «победой ростовцев над владимирцами и переяславцами»»[578]. При этом в тех случаях, когда отношения между общинами складывались напряжённо, то князь должен был учитывать общественное мнение в решении политических вопросов. Так, «в 1177 году после битвы на Колакше «бысть мятеж велик в граде Володимери, всташа бояре, купци, рекуще «княже, мы добра тебе хочем, и за тебя головы свои складываем, а ты держишь вороги свои просты, а се ворози твои и наши Суждалци и Ростовци, любо и казни, любо слепи, али дай нам»»[579]. Весьма показательно выдвинутое владимирцами к своему князю требование казни для представителей враждебных им общин, в данном случае суздальцев и ростовцев, которые также формировали свои войска за счёт народных ополчений. Так или иначе, это уже не было прежним племенем восточных славян, но ещё не стало и государством с развитыми институтами, в том числе системой принуждения и налогообложения.

Несомненно, что к середине XIII века древнерусское общество уже прошло процесс специализации труда, появились люди разных профессий. «Древнерусские горожане не представляли собой неразделённую массу «общинников». Напротив, они были разделены на ряд социальных групп»[580]. Однако этот процесс ещё не был закреплён соответствующим распределением социальной структуры и функций, которые исполняли разные социальные группы. То есть древнерусские городские общины ещё сохраняли черты племенной общности, когда все общинники были вооружённым народом и на основе общей идентификации противостояли другим аналогичным общинам.

Соответственно, в русских княжествах не могло быть необходимого государственного аппарата принуждения. Не существовало и системы регулярного налогообложения, за счёт которой финансировались бы государственные нужды. В числе важнейших было обеспечение вооружённых сил для общественной защиты. Русский князь в домонгольский период мог довольствоваться лишь тем, что предоставлял ему достигнутый им компромисс с обществом. Это было явно немало, но очень далеко до жёсткой практически самодержавной власти князей в последующий период, как при монголах, так и после их ухода с политической сцены.

В связи с этим очень интересен один важный вопрос. Обычно в русской истории утверждается, что самодержавие на Руси и вообще имперская структура организации общества были унаследованы от Византийской империи. И этот процесс был тесно связан с крещением Руси в X веке при князе Владимире Красное Солнышко. Между тем через два с половиной столетия после крещения уровень централизации княжеской власти в Древней Руси по сравнению со временами Владимира не только не усилился, а, наоборот, заметно понизился.

Например, вместо нескольких крупных княжеств появилось сравнительно большое число мелких самостоятельных земель. При этом характерно, что институты племенной демократии не только не исчезли, но и усилили своё влияние. В частности, весьма характерен пример Новгорода. «В начале XII века, по мере того как росло стремление Новгорода к независимости, княжеская власть стала ослабевать: место посадника (ежегодно сменяемого главы исполнительной власти в городе) стало выборным — если до этого посадник был ставленником и правой рукой князя, то теперь он избирался городским вече из числа новгородских бояр, то есть тем самым превратился из послушного орудия княжеской воли в потенциальную помеху его власти. Вече добилось также права назначать всемогущего епископа (с 1165 года — архиепископа) — номинального главу города-государства, хранителя казны, хозяина государственных земель, высшего церковного судью, будущего председателя правящего собора, а впоследствии стало назначать и тысяцкого, то есть воеводу местного ополчения и главу охраны»[581]. Отдельные общины становились все более важными субъектами политического процесса. Их значение постепенно росло по мере некоторого ослабления центральной княжеской власти.

Одновременно процесс дробления княжеств на более мелкие единицы сопровождался образованием всё новых общин. Особенно характерно это было для территорий Северо-Восточной Руси. В этом направлении в XII веке осуществлялась масштабная колонизация. Для успешной колонизации на чужой территории необходимо было активное взаимодействие князей и местных общин. Это также способствовало снижению возможностей княжеской власти. В частности в вопросе покровительства церкви. «Без «татарщины» не было бы России. Нет ничего шаблонного и в то же время неправного, чем превозношение культурного развития Киевской Руси, якобы уничтоженного и оборванного татарским нашествием. Мы отнюдь не хотим отрицать определённых — и больших — культурных достижений Древней Руси XI и XII вв., но историческая оценка этих достижений есть оценка превратная, поскольку не отмечен процесс политического и культурного измельчания, совершенно явственно происходящий в дотатарской Руси от первой половины XI в. к первой половине XIII в. Это измельчение выразилось в смене хотя бы относительного политического единства первой половины XI в., удельным хаосом последних годов, оно сказалось в упадке материальных возможностей, например в сфере художественной. В области архитектуры упадок этот выражается в том, что во всех важнейших центрах эпохи храмами наиболее крупными по размеру, наиболее богатыми в отделке неизменно являлись наиранне построенные: позднейшие киевские бледнеют перед Св. Софией, позднейшие новгородские — перед Св. Софией Новгородской, позднейшие черниговские — перед Св. Спасом, позднейшие владимиро-суздальские — перед Успенским. Странное «обратное» развитие художественно-материальных возможностей: наикрупнейшее достижение вначале, «сморщивание», сужение масштабов — в ходе дальнейшей эволюции: поразительный контраст происходившему в тот же период развитию романской и готической архитектуры Запада»[582]. Очевидно, что многочисленные князья не имели прежних ресурсов, которые были в предшествующий