Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 2

Щегловитов. — Указаний там никаких не было?…

Завадский. — В одном было сказано, что вопреки 23 статье, а в другом даже и этого не говорится…

Председатель. — По делу Павловских говорится, что по 23 статье нельзя прекратить, но что преступление носит формальный характер и что имеется чистосердечное признание…

Щегловитов. — Я это вполне признаю, раз это в всеподданнейшем докладе сказано…

Председатель. — Еще два частных случая. Дело барона Меллер-Закомельского, который, вы помните, продав родовое имущество, утаил от продажной цены 100.000 рублей. Я вам могу напомнить, что вы в представлении на высочайшее имя говорили, что «рассмотрение дела на суде вызвало бы крайне тенденциозные суждения» (позволительно спросить: почему?) «в неблагонамеренных партиях, в связи с энергичными ныне действиями барона Меллер-Закомельского по подавлению смуты». И вот на этом основании и состоялось высочайшее повеление.

Завадский. — Альтернативное: или прекратить, или отложить до возвращения Меллер-Закомельским утаенных им денег.

Щегловитов — не отвечает.

Председатель. — Если судьба правосудия в отдельных проявлениях будет зависеть от таких соображений, если вы вовлекаете в это дело верховную власть, то, во-первых, не убиваете ли вы самую идею правосудия в стране? А во-вторых, не оказываете ли вы плохую услугу носителю верховной власти тем, что вы его вмешиваете в дело извращения правосудия в стране? — Вы понимаете, что для свежего человека получается такая картина?…

Щегловитов. — Это я вполне признаю, это был совершенно неправильный взгляд, и этого не следовало делать.

Председатель. — Нам еще более тяжело читать ваш всеподданнейший доклад по делу Ишера, убитого в Одессе по распоряжению Толмачева: там было 5 человек арестовано.

Щегловитов. — Это я помню, это кошмарное дело…

Председатель. — Вы только теперь пришли к убеждению, что это кошмарное дело?

Щегловитов. — Нет, и тогда оно казалось чудовищным…

Председатель. — Но почему же по делу, которое чудовищно и кошмарно, вы находите нужным представлять о его прекращении?…

Щегловитов. — Мне казалось, что вскрытие такого ужаса произведет потрясающее впечатление…

Председатель. — Ну, а вы не думали тогда и не думаете теперь, что невскрытие такого ужаса потрясет еще более и произведет еще более потрясающее впечатление?

Щегловитов. — Я думаю, вы правы… в конце концов…

Председатель. — Перейдем к вопросу о Лыжине. Нам бы хотелось узнать от вас о вашем отношении к указаниям на преступные действия этого следователя, — по двум делам.

Щегловитов. — Мое отношение было — глубоко возмущенное чувство!… Я никоим образом и предполагать не мог, чтобы судебный следователь мог совершить те подлоги, которые впоследствии были обнаружены при рассмотрении этого дела на суде, и затем было против него возбуждено преследование… Сведения же, которые о нем поступали в министерство, были самого благоприятного свойства. Если не ошибаюсь, он сперва был следователем в екатеринодарском округе, а затем, по представлению палаты, был перемещен следователем по особо важным делам, в Новочеркасск. Это несомненно одно из печальнейших явлений.

Председатель. — Лыжин служил в Екатеринодарском судебном округе, когда председателем там был Лагода?

Щегловитов. — Нет, он, кажется, до этого был…

Завадский. — Нет, и при Лагоде.

Щегловитов. — По-моему он был раньше Лагоды…

Завадский. — Первое дело рассматривалось в то время, когда Лыжин был в Новочеркасске.

Председатель. — Вы помните, что о действиях Лыжина, об имевших место подлогах, было указано временным военным судом при рассмотрении дела о так называемой «Новороссийской республике»?

Щегловитов. — Это, вероятно, и явилось основанием для рассмотрения екатеринодарским судом.

Завадский. — Указание временного военного суда рассмотрено 29 октября 1909 года екатеринодарским окружным судом в общем собрании.

Председатель. — Вы помните это обстоятельство?

Щегловитов. — Я помню эти указания.

Председатель. — Каким образом случилось, — в особенности, при том отношении к деяниям Лыжина, которое вы обнаруживаете в настоящее время и которое, конечно, и вся комиссия разделяет, — каким образом случилось, что, в бытность вашу министром юстиции, соединенное присутствие правительствующего сената, по поводу этого постановления военного суда, признало, что Лыжиным допущена лишь небрежность при составлении протоколов допросов, в которые внесены известные поправки и дополнительные сведения без установленной законом оговорки? Вот нас и интересует, так сказать, история такого определения правительствующего сената, — постольку, поскольку вы принимали в ней некоторое участие…

Щегловитов. — Участия тут я не принимал.

Председатель. — Вам сейчас представляется, что вы не принимали участия?

Щегловитов. — Мне кажется, да…

Председатель. — Вы не припомните, что вам был доложен рапорт прокурора палаты с определением екатеринодарского окружного суда и с копией постановления временного военного суда от 21 июля 1909 г. о неправильных действиях Лыжина? Что этот рапорт был вам доложен, об этом свидетельствует пометка.

Щегловитов. — Есть пометка, что он доложен? Но…

Председатель. — Но вы не припомните этого?

Щегловитов. — Я не припомню, был ли я налицо в июле.

Председатель. — Были ли вы налицо тогда? Этот рапорт был не только вам доложен, но вы положили и резолюцию: «препроводить для ознакомления обер-прокурора соединенного присутствия первого и кассационного департаментов, с просьбой со мной переговорить»…

Щегловитов. — Значит, я был налицо… Конечно, раз такая пометка есть…

Председатель. — Если мне приходится вам напоминать, а не вы сами вспоминаете, то очевидно вы уже не припомните теперь (или все же припомните?) — в чем заключались ваши переговоры с обер-прокурором?

Щегловитов. — С обер-прокурором? Вероятно, сущность заключалась в том, чтобы обратить внимание… Это все-таки выдающийся факт.

Председатель. — То-есть в каком смысле обратить внимание?…

Щегловитов. — Это я уже боюсь вам сейчас утвердительно сказать: в каком смысле?… Определение суда было в каком духе составлено?

Завадский. — Его составил товарищ председателя судебной палаты Нурович.[*] Он писал: «В виду указания на преступные деяния…»

Председатель. — Так вот вы не припомните ли, какие инструкции вы дали обер-прокурору?

Щегловитов. — Я боюсь вам ответить определенно…

Председатель. — Как совместить то ваше отношение к Лыжину и к его деяниям, которое вы изволили здесь выразить, и которое было мной в вопросе подчеркнуто, как совместить его с тем фактом, что этот самый Лыжин, совершивший подлог, когда все это стало уже вам известно, был представлен к награждению орденом?

Щегловитов. — Это, очевидно, по ходатайству, которое с места исходило.

Председатель. — Ну, да. Но разве министр юстиции — покорный исполнитель тех ходатайств, которые с мест идут, относительно награждения орденами?

Щегловитов. — Хотелось думать… скорее думаешь о человеке хорошо, чем дурно. И раз соединенное присутствие признало, что, в сущности, только небрежность была в его действиях, то я это обстоятельство, так сказать, еще не считал особенным препятствием, раз с места поступали отзывы самые хвалебные о его деятельности и о производстве этого следствия…

Председатель. — Но разве определение соединенного присутствия заставило вас изменить свое отношение к свойствам деяний Лыжина, которое вы выразили здесь, указывая, что вы точно так же считали это дело одним из наиболее тяжелых дел и считали, что в деяниях Лыжина есть преступление?

Щегловитов. — Да, несомненно… Это несомненно.

Председатель. — То-есть, что несомненно?

Щегловитов. — Что преступление было.

Председатель. — Но как же вы могли сочетать эту несомненность преступления с тем, что правительствующий сенат в соединенном присутствии вынес такое определение?

Щегловитов. — Ведь преступность я усматриваю в следствии по делу сообщества Дашнакцутюн…