Сергей Соловьев - Император Александр I. Политика, дипломатия

Отсюда великое научное движение; отсюда ясное сознание великого значения исторической науки; отсюда господство исторического метода; отсюда стремление к изучению народности — изучению самому подробному, микроскопическому; отсюда признание односторонности стремлений XVIII века, стремления к общечеловеческому с отстранением народного; отсюда движение народного духа, заявление прав народностей всюду, где не иссякли родники народной жизни; отсюда освобождение европейской мысли, европейской науки от преобладающего влияния классической древности. Исчезла в этом отношении односторонность, исчезло рабство, и немедленно явились благие следствия свободных отношений: изучение классической древности не ослабело, напротив — усилилось и, получив должное место в расширившемся кругу исторического знания, внесло новые, неиссякаемые средства к пониманию полноты жизни человечества, ее органического развития. Разумеется, каждое человеческое дело имеет свою темную сторону, каждое направление имеет крайности, увлечения: так и при означенном великом движении XIX века мы видим крайности и увлечения в романтизме и в этом чрезмерном прославлении германской народности, которым страдает западная историческая наука.

Но, возбужденные великою борьбою, силы в Германии не могли найти себе упражнения в одной умственной, научной деятельности; они были возбуждены для практической деятельности, для решения великого вопроса о свободе, самостоятельности и значении отечества. Прусский король, призывая подданных к оружию, обещал восстановление единой свободной империи. Действительно, во время французского преобладания немцы испытали очень хорошо вредные следствия разделения и бессилия своего отечества и поняли, что самое верное средство не испытывать вперед подобных бедствий состояло в объединении Германии. Патриоты ждали этого объединения от Венского конгресса, который должен был начертать новую карту Европы; но конгресс собрался для того, чтобы успокоить Европу после революции и ее следствий, а не возмутить Европу новой страшной революцией, какой потребовало бы объединение Германии. Старая Священная Римско-Германская империя была разрушена окончательно; новой создать было нельзя, и вот создался Германский союз, то есть целый ряд самостоятельных государств прикрыли названием союза, которое служило, с одной стороны, связью с прошедшим, с другой — приготовлением к будущему, по крайней мере указанием на него.

Но германским патриотам хотелось невозможного, хотелось вдруг так или иначе достигнуть объединения Германии. И недовольные патриоты волновались. Но был еще другой, сильно волнующий вопросвопрос о свободных учреждениях. В прокламации прусского короля эти учреждения были обещаны, что сильно обеспокоило Австрию. Когда надобно было приступить к исполнению обещания, то сочли естественным и достаточным обратиться к той форме представительности, которая существовала искони в германских землях и исчезла в XVII веке пред усилившимся монархическим началом, — к земским чинам. При установлении Германского союза в 13-м параграфе союзного акта обещаны были земские чины всем государствам, вошедшим в союз; но обещание сделано в общих выражениях, без изложения принципов, способов приведения в исполнение и времени, к которому правительства обязаны были ввести это учреждение. Некоторые государства Южной и Средней Германии ввели у себя представительство в форме земских чинов на более или менее либеральных основах; но в двух самых сильных государствах, Австрии и Пруссии, оказывалось решительное нерасположение правительства двигаться по новой дороге. Пруссия, которая после иенского погрома обнаружила такие сильные признаки жизненности; которая благодаря Штейну с товарищами так быстро пошла по дороге преобразований; которая в 1813 году так высоко подняла знамя свободы и независимости Германии: Пруссия после 1815 года ограничилась провинциальными совещательными чинами без гласности. Король, тяжелый на всякое движение, на всякий выход из привычных форм, только неминучей бедой принужденный дать волю преобразователю Штейну с товарищами, — теперь, когда борьба кончилась, когда все, по-видимому, вошло в прежнюю колею, спешил удовлетворить требованиям своей природы и предаться спокойствию, гоня от себя тяжкую мысль о всяком новом движении, о всякой перемене, снова отворачиваясь от людей движения, которые, в его глазах, были революционерами, республиканцами.

Это отчуждение прусского правительства от людей, самых популярных в Германии по своей деятельности в последнее время, усиливало неудовольствие людей, обманувшихся в своих ожиданиях, а толпу, жаждущую продолжения движений и волнений, прельщало мыслью, что ее дело есть дело лучших людей. Так как в Германии описываемого времени научный интерес был сильнее других; так как жизнь особенно приливала к школьным университетским кругам, то понятно, что наибольшее участие в волнениях по поводу недовольства настоящим положением страны принимала университетская молодежь. В раздражающих явлениях не было недостатка. На Западе, во Франции, — сильное движение по поводу конституционных вопросов; на Востоке — русский император дает либеральную конституцию Польше. Австрия действует систематически и открыто: император Франц и канцлер князь Меттерних прямо провозглашают, что революция не кончилась; что обязанность всех правительств дружно, всеми средствами ей противоборствовать, охраняя существующие формы; Австрия действует явно и наступательно против либерального движения. У прусского короля нет системы, он не любит движения по природе своей. Вследствие этой же природы короля прусское правительство отвернулось от двигателей, не благоприятствует движению, но и не действует против него наступательно, обнаруживает ту терпимость, к которой никогда нет сочувствия от людей, ею пользующихся, за которую никогда не благодарят; а между тем в некоторых второстепенных государствах правительства поддерживают либеральное движение, ища популярности.

Новое направление, обращение к народной старине, искание для всего исторической основы также употреблено было недовольными согласно с их целями. В 1817 году в протестантской Германии с великим торжеством праздновали трехсотлетие реформации. 18-го октября студенты и некоторые профессора собрались близ Эйзенаха, в историческом замке Вартбурге: говорились зажигательные речи, пелись зажигательные песни, и дело кончилось тем, что по примеру Лютера, сжегшего папскую буллу, сожжены были сочинения, написанные в консервативном духе, направленные против либерального движения. Суд и приговор был произнесен над сочинениями — один только шаг к исполнению приговора и над сочинителями. Много ненависти скопилось над головою Августа Коцебу, известного драматического писателя и журналиста. Коцебу был ревностный консерватор, но не это одно возбуждало против него ненависть: никто так беспощадно не осмеивал странность немецкого либерального движения, этого разброда чувств и ума в новом деле, к которому было так мало приготовления; ничто так не раздражает, как ловкая насмешка, попадающая в цель, и раздражение против Коцебу было страшное. Коцебу был в русской службе, имел русский чин, имел поручение сообщать русскому правительству о всех политических сочинениях, выходящих в Германии. Либералы догадывались, в каком тоне Коцебу делал свои сообщения. «Коцебу — русский шпион, Коцебу — изменник отечества!» Вот суд, произнесенный людьми, считавшими себя представителями свободной Германии, и между распаленными студентами нашелся человек, который решился казнить такого страшного преступника, изменника отечеству, в устрашение других подобных. В марте 1819 года в Мангейме студент Занд заколол Коцебу.

Известное направление может быть терпимо в обществе сознательно или бессознательно, по расчету или по слабости, но может быть терпимо только до тех пор, пока не принимает наступательного движения. Поступок Занда известил об опаcности, о враге. Принимаются средства к обороне, которая, естественно, в подобных случаях переходит в наступление. Прежнее нерадение, отсутствие разумного сдерживания и направления заставляют спешить мерами обороны, усиливать их, и к этому усилению побуждает еще неизвестность о средствах врага. Уже давно знали, что все немецкие университеты обхвачены тайным обществом, носящим название Тевтония; говорили, что общество имело целью превратить всю Германию в республику единую и нераздельную, свергнуть государей и вместо них установить военную демократию. Теперь эта таинственная «Тевтония» высказалась; чрез несколько недель после убийства Коцебу было произведено покушение на жизнь Ибелля, министра герцога Нассауского; преступником оказался также студент; сочувствие, обнаруженное молодежью к этим явлениям, заставляло предполагать соумышленничество, систему. В таких обстоятельствах особенное внимание заслужил голос тех людей, которых нельзя было упрекнуть в нерадении и недальновидности, которые предвидели, предсказывали, предостерегали. В челе этих людей был канцлер Австрии; безумие Занда выставило в ярком свете мудрость Меттерниха и приготовило ему важную роль; при страшной тревоге должны были необходимо обратиться к человеку, который оказался мудрее других, довериться его руководству.