Владимир Брюханов - Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.

Надеемся, что с мотивировкой этой истории все понятно. В итоге Перовская возлюбленного не заполучила, но отомстила ему, как могла. А ведь кроме добра она от него ничего не имела — по крайней мере на уровне объективных фактов! Вот только в дипломатичности его отказа от предлагавшейся ему женщины можно усомниться. Но кара заведомо превысила все мыслимые возможности!

В некотором отношении это самая яркая страница революционного движения!

Остававшиеся на свободе функционеры в Петербурге срочно воззвали к помощи товарищей в провинции — и те не замедлили явиться.

Первым примчался Александр Михайлов. Сразу по приезде он едва не попался. В конце октября был арестован еще и В.Ф. Трощанский — возможно, по сведениям, выманенным у Веры Малиновской. В засаду на его квартире и угодил Александр Михайлов. Вырвавшись от нападавших, он выскочил не улицу и бросился бежать с криками: «Держи! Лови!» — будто кого-то преследовал. Прохожие перед ним расступались, а быстрые ноги и знание местности (по преданию, он знал все проходные дворы в Петербурге, за что и удостоился титула «Дворник») спасли его от преследователей.

Приехали в столицу Плеханов, Попов и Квятковский, вызвали с Кавказа Тихомирова. Александр Михайлов быстро налаживал дела.

Поскольку были арестованы Адриан Михайлов и один из сигнальщиков в деле Мезенцова — Бердников, то двоих главных фигурантов решено было срочно отправить из столицы. Кравчинский уезжает за границу — уже навсегда, а Баранникова увез прятать Попов — в Воронеж.

В двадцатых числах октября вышел на свет первый номер «Земли и Воли». Редакцию затем составили Тихомиров, Плеханов и Клеменц, а после ареста последнего в феврале — еще и Морозов.

Фроленко наездами появляется в столице и выполняет отдельные поручения. Он в курсе всех дел, пользуется полным доверием и, заметим, вроде бы никого не выдает. Как показало дальнейшее, он ждет начала нового серьезнейшего дела, на котором мог бы полностью рассчитаться с властями, затмив революционным подвигом свое предательство. Вспомним, что такова же была много позднее логика Азефа — да Бурцев помешал!

Но пока что он вынужден продолжать и доносительскую деятельность, иначе последовал бы новый арест или того хуже — разоблачение его предательства перед революционерами по инициативе полиции.

Особенно аккуратно ведутся им дела в самом Харькове: Попова, например, полиция не зацепила, хотя он торчал там некоторое время и встречался и с Фроленко, и с Перовской, а вот за И.П. Волошенко, близким соратником Осинского, приехавшим в Харьков поучаствовать в деле освобождения каторжан, явно привязался «хвост», который привел в Киев.

В Киеве преемник Гейкинга знаменитый позднее Г.П. Судейкин оказывается значительно более неудобным и опасным для революционеров противником, нежели его предшественник: Гейкинг попросту арестовывал всех подозрительных, а Судейкин старался выследить остающихся на воле и внедрить своих агентов в их среду.

В той и другой тактике были свои минусы и плюсы: Гейкинг разрушал революционную деятельность, ведя стрельбу по площадям и не вдаваясь в тонкости революционных предприятий; Судейкин же стремился именно вникнуть в суть дела, но пока он плел свою паутину, оставляя злоумышленников на воле, те у него под носом обделывали свои делишки. А в результате, например, оказался убит и сам Судейкин — уже в 1883 году.

Там же в Киеве в декабре 1878 года собрались лидеры некоторых губернских Земств во главе с будущим патриархом кадетской партии И.И. Петрункевичем, и образовали негласный комитет, поставивший задачу организовать подачу петиций о необходимости введения конституции. В течение следующего года с большим или меньшим успехом кампания развернулась в различных губерниях.

Похоже, что между Осинским и Петрункевичем начал формироваться альянс, который мог иметь значительные перспективы, но вмешались обстоятельства и Судейкин.

В начале 1879 Судейкин и киевские революционеры обменялись мощнейшими ударами.

24 января 1879 года были арестованы Волошенко, Осинский и подруга последнего с недавнего времени уже упоминавшаяся участница «хождения в народ» генеральская дочь София Александровна Лешерн-фон-Герцфельд. Лешерн и Осинский пытались оказать вооруженное сопротивление; никто не был ранен, но Осинский «громко кричал жандармам: «Вас скоро начнут стрелять как собак!»»[736]

Гольденберг, которого Гейкинг засадил практически без улик и сослал затем в Архангельскую губернию, бежал оттуда, напоминаем, в июле 1878. Фроленко мог вообще не знать от этом, а потому не давал на него таких наводок, как на остальных деятелей «Исполкома».

Теперь Гольденберг обзавелся спонсорами для своего нового предприятия, приехал в Харьков, самостоятельно произвел разведку и разработал план действий, и 9 февраля застрелил на улице садившегося в карету после театрального спектакля харьковского губернатора князя Д.Н. Кропоткина — родственника великого революционера. Губернатора обвиняли в жесточайшем режиме, соблюдавшимся в «централках».

Гольденберг благополучно скрылся и возник затем в Петербурге.

Для Добржинского это должно было быть чувствительным ударом: вся его харьковская агентурная сеть не сработала. Едва ли случайно Фроленко после этого не появлялся в Харькове. Едва ли случайно и то, что он всячески выступал после этого против Гольденберга — это сыграло затем величайшую роль.

В Киеве немедленно, 11 февраля, было разгромлено «гнездо», из которого вылетела птичка-Гольденберг: жандармы произвели налет на выслеженную заранее штаб-квартиру киевских революционеров.

Рассказывает один из арестованных, С.И. Феохари — участник стрельбы в Одессе в минувшем июле: «Вечером 11 февраля /…/ мы с Игнатом отправились к его брату, Ивану Ивичевичу, где застали довольно большую компанию. Несколько человек из них только что приехали из других городов. Не прошло и ½ часа, как в щель двери хозяйка квартиры шепнула: «Жандармы идут». Еще через минуту появились жандармы; не входя в комнату, в приоткрытую дверь спрашивают: «Здесь живет Дебогорий-Мокриевич?» (Дебогорий-Мокриевич жил в той же квартире, только в следующей комнате). «Нет», отвечает Иван Ивичевич, стоя у самых дверей с револьвером в руке, заложенной за спину. «А ваш паспорт? фамилия?» На этот вопрос Ив[ан] Ивичевич сказал: «Вот» — и выстрелил. Как с той, так и с другой стороны началась стрельба. В результате у нас было четыре ранено (оба брата Ивичевичи, Брантнер и «неизвестный» — Иванченко), а у жандармов один убит. На суде выяснилось, что все жандармы были в кольчугах. В этот вечер было арестовано 14 человек: 10 на квартире Ивичевича и 4 чел[овека] в другом месте».[737]

«11 февраля 1879 г. был положен предел моей деятельности. По счастью, в момент ареста при мне не было оружия, и это меня спасло»[738] — дополняет Дебогорий-Мокриевич.

Оба Ивичевича умерли от ран. Арестованных судили, как упоминалось, в апреле-мае, и троих, включая Осинского, повесили.

Александр Михайлов, твердо приняв бразды правления в «Земле и Воле» в собственные руки, сам в это время развернул деятельность по внедрению агентов во враждебный лагерь.

Начало этому положили самостоятельные действия Н.Н. Богородского — сына смотрителя Трубецкого бастиона Петропавловской крепости.

Рассказывает соученик Богородского по Пиротехнической школе (сыгравшей затем значительную роль в изготовлении террористических средств) А.А. Филиппов: с осени 1878 «Богородский завязывал сношения между сидящими в Трубецком бастионе и волей. Переписка велась долгое время, хотя и не с особенной быстрой передачей благодаря самому способу сношений. Больше всего в этом помогала Анна Павловна Корба[739], но вообще переписка велась в разное время и разными лицами. Через Богородского же мы скоро познакомились с Зунделевичем, Степаном Ширяевым и Фердинандом Осиповичем Люстигом».[740]

Таким образом, землевольцы, а затем народовольцы могли получать самую конфиденциальную информацию от арестованных товарищей — так продолжалось до апреля 1881. Особенно опасную ситуацию это составило для Фроленко: сидевший в тиши Трубецкого бастиона Сентянин серьезно анализировал причины собственного провала — к этому нам предстоит возвращаться.

О дальнейшем Тихомиров писал уже как непосредственный свидетель: «В это время у Александра Михайлова было положено начало /…/ в высшей степени важным делам. /…/ Пустяшные студенческие знакомства свели его с Клеточниковым. Клеточников прибыл в Петербург просто из желания сложить голову на каком-нибудь террористическом деле, но непременно террористическом. Тогда таких личностей попадалось немало, и Михайлов их не пропускал без внимания. Так он, помню. открыл Мартыновского. Мартыновский — тип Достоевского — фанатик, туповатый, но с какой-то глубокой внутренней, и — притом искалеченный жизнью, — прямо искал смерти. Кто-то из его знакомых, очень веселый человек, привел его к Михайлову, познакомил: