Александр Шубин - Великая Испанская революция

Но Франко не собирался идти на переговоры даже с правительством без коммунистов. Это обрекало политику НСО на крах. Провалились и официальные попытки Касадо добиться почетной капитуляции с разрешением уехать всем желающим.

16 марта Франко напомнил Касадо, что требует только безоговорочной капитуляции. 19 марта НСО согласился вступить в технические переговоры о сдаче позиций. Их результатом стала капитуляция авиации, что еще сильнее затруднило эвакуацию. Таким образом, как пишут испанские историки, «Касадо и его товарищи по мятежу (социалисты, анархо-синдикалисты, буржуазные республиканцы) оказали великолепную услугу Франко, предоставив ему возможность, спутав все планы эвакуации, захватить и приступить к систематическому уничтожению самых известных личностей из тех, кто мог оказаться ядром внешней оппозиции и имел за плечами огромный военный и политический опыт»[1620]. Впрочем, значительной части опытных политиков удалось уехать, но они не сумели организовать эффективного противодействия Франко из-за границы. Касадо сделал нечто большее, чем срыв планов Негрина по эвакуации. Он не дал Республике продержаться считанные месяцы, которые оставались до европейской войны.

Поняв, что Франко не будет разговаривать с ним как с партнером, Касадо стал общаться как агент: «Я заявил и подкрепил словом чести, что, когда закончится война, моим намерением будет остаться в Испании, поскольку таков мой воинский долг. Однако 23 марта мои уполномоченные в переговорах о мире в Бургосе передали мне предложение Генералиссимуса с просьбой о том, чтобы я и все члены Национального совета обороны покинули Испанию по окончании войны, и в случае, если у нас не будет средств для отъезда, он предоставит нам самолет. Учитывая положение Генералиссимуса и свое, я воспринял это предложение как приказ»[1621].

Касадо пытался доказать франкистам, как много он сделал для них, придумывая и дополнительные заслуги: «В конце концов, если бы я не предотвратил переворот, который готовило коммунистическое государство, то какой была бы судьба фалангистов и их родных, профессиональных военных, тех, кто нашел пристанище в посольствах, анархистов, церквей, подвалов Мадрида, рудников Альмадена?»[1622] Даже рудники отдам в целости и сохранности! (Впрочем, республиканцы и не планировали какого-то тотального уничтожения.)

22 марта НСО выдвинул откровенные требования, которые боялся сформулировать ранее, но ради которых и брал власть — Республика готова капитулировать, если Франко даст возможность эвакуироваться тем, кто хочет уехать.

Незадолго до этого комитет связи НКТ-ФАИ принял воззвание, в котором утверждал, что НСО не капитулирует, и если Франко не согласится на почетные демократические условия мира (выдвинутые 6 марта), «мира не будет. Мы будем стоять насмерть»[1623]. Реально вести войну теперь было возможно только в партизанских формах. Это не были просто слова. Анархисты вели партизанскую войну вплоть до 50-х гг. До 1948 г. вместе с анархистами действовали и коммунистические партизанские отряды.

Трагедия мартовских событий 1939 г. заключается и в том, что аккурат после начала мятежа Касадо обстановка в Европе стала быстро меняться. Когда республика стала агонизировать, у нее вдруг снова появились шансы на выживание в связи с общеевропейским конфликтом.

15 марта немцы вошли в Прагу. После некоторых колебаний[1624] Чемберлен был вынужден признать, что Гитлер его «кинул», нарушив Мюнхенское соглашение. В гневной речи 17 марта 1939 г. Чемберлен сделал вид, что отказывается от политики умиротворения. 31 марта он предоставил Польше гарантии вступления Великобритании в войну, если страна подвергнется «прямой или косвенной агрессии». После оккупации Албании гарантии были предоставлены балканским странам. Напряженность в англо-германских отношениях резко возросла. Чемберлену пришлось обратиться к претившей ему политике «коллективной безопасности», что вызывало одобрение и французов. Чемберлен утверждал: «Наш общий курс в отношении Германии направлен не на защиту отдельных стран, которые могут оказаться под угрозой с ее стороны, а на предотвращение германского господства на континенте, в результате чего Германия усилится настолько, что сможет угрожать нашей безопасности»[1625].

В этих условиях британская и французская дипломатия проявили интерес к сближению с СССР, что уже через месяц вылилось в предложение о переговорах о военно-политическом союзе. Интересно, что во время этих консультаций англичане и французы учитывали и фактор пиренейских государств, который ставили даже выше, чем возможную помощь со стороны СССР[1626]. В этих условиях Франция вполне могла бы переправить советское оружие в Испанию.

Такое стремительное изменение международной ситуации ставило перед Испанией вопрос о том, что нужно «только день простоять, да ночь продержаться». Но, увы, мятеж Касадо подрезал тот волосок, на котором еще держалась жизнь Испанской республики. Вывод о невозможности дальнейшего сопротивления был сделан организаторами НСО в одних условиях, а Республику они обрушили уже в других — в непосредственном преддверии Второй мировой войны, которая изменит в мире все. Все, кроме судьбы Испании, которая решилась накануне.

Касадо боялся, что когда выяснится невозможность «почетного мира», его выступление провалится. Он телеграфировал Франко 25 марта: «Возможно, что… та поддержка, которую мне до настоящего момента оказывал народ, завтра утром превратится уже в неприкрытую ненависть, поскольку он будет считать меня предателем его желаний, прислушавшись к доводам коммунистов, которые распространяют преступный приказ оказывать сопротивление …»[1627]. Так бы и вышло, если бы Республика просуществовала еще хотя бы неделю.

Мятеж Касадо показал всем — дело идет к капитуляции. На каких условиях — это вопрос. Но было ясно, что Франко не пойдет на демократический мир. Начался исход политических лидеров и офицеров с территории Республики — спасались как могли. Потоки беженцев заполнили порты. Солдаты толпами уходили с позиций. Если до мятежа Республика могла бы продержаться еще месяц-другой (а при условии благожелательной позиции Франции и переброске через ее территорию советского оружия и снаряжения — то и несколько месяцев), то теперь никто не мог остановить катастрофу.

Осознав, что Франко не станет церемониться со своими незадачливыми партнерами, члены НСО 27 марта стали разбегаться из Мадрида. В столице остался лишь наивный Бестейро, полагавший, что миротворчество избавит его от франкистской тюрьмы (он умрет в заключении в 1940 г.)

27 марта фашисты перешли во всеобщее наступление, 28 марта — без сопротивления заняли Мадрид. 1 апреля организованное сопротивление республиканцев прекратилось. 4 апреля итальянские танкетки вошли в Аликанте, где скопилось несколько тысяч беженцев. Западные корабли отказались взять их на борт. Часть антифашистов покончили с собой в Средиземном море, остальных ждала безжалостная расправа.

Испания была под контролем франкистских войск. Война, которая только в ходе военных действий унесла более 300 000 человек, закончилась. Но начался пир победителей — оставшиеся в стране бойцы республиканской армии, члены профсоюзов и партий Народного фронта отправились в концлагеря. Несколько десятков тысяч человек было расстреляно, более миллиона человек — отправлено в тюрьмы и на принудительные работы. Таково было лицо антикоммунистического тоталитаризма.

Нынешние адвокаты франкизма пытаются сгладить впечатление от развернувшегося в Испании социоцида: «Критика послевоенных репрессий также должна учитывать тот факт, что, пусть среди жертв и были невиновные, но большинство были осуждены, весьма вероятно, за тягчайшие преступления»[1628]. Никаких доказательств этой идеи не приводится — достаточно трогательного доверия к фашистской юстиции.

Тот факт, что среди репрессированных вскоре после войны оказались люди самых разных идей, радикальности, вовлеченности в насильственные действия — как раз доказывает, что Франко и исполнителям его воли было совершенно все равно, каковы реальные преступления репрессируемых. Он проводил тотальный террор против политической и социальной культуры Республики. И попытки Л. Пиа Моа оправдать это явное проявление тоталитаризма на испанской почве голословными рассуждениями о преступном «большинстве» репрессированных, показывает, что от современного консерватизма до фашизма может быть ближе, чем от троцкизма до сталинизма. Прошлое рядом, только тряхни социальную почву — и чудовища полезут из закоулков вполне респектабельной политической культуры.