Истоки первой мировой войны - Джеймс Джолл

и истекал в 8 часов вечера 3-го числа. Он был решительно отвергнут правительством Бельгии и королем, как и заявление Германии, что для Бельгии существовала некая угроза со стороны Франции. Сразу были отданы приказы о наступлении германских войск на Бельгию. В этот же день германский посол в Париже получил инструкцию вручить декларацию о войне. Скорость и число дипломатических обменов в эти дни были таковы, что телеграфные службы оказались перегружены; случались задержки депеш, шифры искажались при передаче. Германский посол во Франции позже писал, что ему пришлось переделывать текст последней декларации о войне, он подозревал, что кабель был испорчен французами. Это действительно было на руку французам, так как они являлись пассивной стороной, получающей декларацию о войне от Германии, которая уже совершила нарушение границ, вторгшись в Бельгию. Теперь было важно как для Германии, так и для Франции — объяснить своим народам политику этой войны и доказать необходимость вести эту войну собственному народу и нейтральным странам, которых они надеялись вовлечь в нее. Германцы, подчеркивая, что русские первыми объявили мобилизацию, старались переложить часть вины на Россию, хотя это германцы официально объявили войну. Выступление против Франции ослабило их позицию, и передача декларации о войне вместе с вторжением в Бельгию сделало дальнейшее обращение германцев к Британии невозможным. Утром 2 августа британский кабинет утвердил необходимость защиты северного побережья Франции. К вечеру, на втором заседании кабинета, в этот же день они получили новости с континента и согласились, что нарушение нейтралитета Бельгии оправдает вступление в войну. На заседании утром 3 августа они все еще не договорились о каких-либо определенных действиях, но выяснили, что логика их обсуждений 2 августа и скорость событий не оставляют выбора. К полудню сообщение о германском ультиматуме Бельгии и о реакции на него достигло Лондона, и в 2 часа пополудни Грей телеграфировал послу в Берлине, повторяя свое настоятельное требование получить заверение от Германии, что она будет уважать нейтралитет Бельгии. Он просил ответить до полуночи: «Если нет, Вы полномочны попросить ваши паспорта и сказать, что правительство Его величества считает себя обязанным принять все меры, которые в его власти, чтобы защитить нейтралитет Бельгии и обеспечить соблюдение Договора, под которым Германия подписалась так же, как и мы»[66]. Этот ультиматум истекал в полночь 4 августа, хотя сомнения продолжались до 6 августа, когда кабинет наконец согласился послать британские экспедиционные силы во Францию.

Единственной великой страной, сохранявшей некоторую свободу действий в течение июльского кризиса, была Италия. Итальянское правительство, особенно хитрый и опытный министр иностранных дел Марчезе ди Санджилиано, наблюдал за событиями с беспокойством, но с намерением действовать исключительно в национальных интересах Италии. Италия формально находилась в союзе с Германией и Австро-Венгрией. Союз был обновлен в 1912 г. Отношения же с Австрией были натянутыми не только из-за недовольства итальянских меньшинств в Габсбургской империи и желания вернуть Тренто, Триест и Далмацию, но и из-за того, что существовали постоянные разногласия и подозрительность между двумя правительствами из-за Албании — нового государства, возникшего под международной опекой в результате Балканских войн 1912–1913 гг. Албания представляла интерес для Италии из-за своего географического положения на Адриатике. Отношения между Италией и Австрией усложнялись также личным непониманием между ди Санджилиано и графом Мереем, австрийским послом в Риме. Оба были больны во время кризиса (ди Санджилиано умер в октябре, а Мерей должен был вернуться в Вену для сложной операции в начале августа). Последний был чрезвычайно трудным человеком, агрессивным и яростным сторонником войны против Сербии. Зачастую он едва сдерживал свое презрение к итальянцам.

Итальянцы с самого начала кризиса были озабочены тем, какие действия предпримет Австрия против Сербии. 4 июля итальянский посол в Париже передавал: «Пасич не мог принять такие тяжелые условия… Это показывало, что Австрия имела твердые намерения развязать европейскую войну»[67]. Развитие кризиса и то, что Австрия нуждалась в поддержке Италии, вселяло в итальянцев надежду на возможность получить некоторые компенсации. 9 июля Санджилиано имел личную беседу с германским послом, в которой тот дал понять, что «уступка Италии части итальянских провинций будет трудным делом, по не совсем невозможным и зависит от пропорциональной и эффективной поддержки, возможно даже военной, которую Италия должна оказать Австрии»[68].

Германское правительство в течение кризиса (и до последнего решения Италии вступить в войну весной 1915 г.) постоянно требовало от Австрии сделать уступки Италии в обмен на ее поддержку. Мерею было доверено сообщить итальянцам об австрийском ультиматуме сербам только за день до того, как он был предъявлен: но этого вряд ли было достаточно, чтобы у итальянского правительства создалось впечатление, что с ним советуются. Санджилиано был уже убежден, что австрийцы готовятся напасть на Сербию. Он писал 24 июля: «Я думаю, что шаг, предпринятый Австро-Венгрией, который повлечет за собой большие осложнения, не мог быть сделан без предварительного согласования с союзниками»[69]. Исходя из этого итальянское правительство последовательно настаивало на мнении, что действия Австрии против Сербии были актом агрессии, который не вовлечет Италию в войну.

В критические дни последней недели июля итальянское правительство отказывалось принимать на себя обязательства. Оно было безусловно готово поддержать попытки Грея, но в то же время заявляло, что причина конфликта такова, что Италия слагает с себя обязательства поддерживать Австрию. Санджилиано в то же время намекал, что Италия могла бы это сделать, если бы это имело для нее смысл. Он писал в одном из своих частных посланий премьер-министру: «В настоящий момент мы должны держать всех дома и за границей в сомнении относительно наших намерений и решений, чтобы достичь некоторых преимуществ»[70]. Санджилиано преуспел в том, чтобы держать людей в сомнении об истинных намерениях итальянцев, но было ясно, что Италия не собиралась немедленно вступать в войну. Австрийский посол был оскорблен и клялся секретарю Санджилиано — «gesticulando е molteplicando le parole grosse»[71]. Но такими были итальянские дипломаты, а именно послы в Вене и Берлине, они сохраняли верность Тройственному союзу: «Наша сдержанность в отношении к огромному сражению, в которое будет втянута вся Европа, отказ от союзнических обязательств в момент опасности… разрушит положение Италии, как великой державы»[72], — телеграфировал 1 августа Боллати, посол в Берлине. Руководители армии также были привержены обязательствам перед союзниками: генерал Поллио, глава штаба, перед своей внезапной смертью в тот же день, когда был убит Франц Фердинанд, разработал планы кооперации с германской и австрийской армиями, которые включали переброску итальянской армии на западную границу Германии. Во время кризиса глава ставки австрийской армии утверждал, что Поллио обещал послать армейские части в Галицию,