А Артизов - Реабилитация как это было 1953-1956

(Дело Евдокимова, т. I, л. д. 40.)

Из материалов дела видно, что в это время следователи прилагали все усилия к тому, чтобы понудить Евдокимова к даче желаемых им показаний, что для этого они шли и на провокацию.

17 января 1939 г. Евдокимову без перерыва даются три очные ставки с Николаевым-Журид, Ежовым и Кауль (ныне реабилитирован). Все трое изобличали Евдокимова в причастности к антисоветской организации, а он категорически все отвергал. В связи с этим, следователь записал в протоколе очной ставки:

«Ввиду того, что арестованный Евдокимов, несмотря на предупреждение, ведет себя вызывающе и мешает арестованному Николаеву-Журид давать показание по существу дела, — очная ставка прерывается».

(Дело по обвинению Евдокимова, т. II, л. д. 7.)

Сам Евдокимов протокол очной стыки не подписал. 24 февраля 1939 г. содержавшийся в одной камере с Евдокимовым арестованный Шварц С. С. донес:

«Дело о заговоре он называет „липой". Возмущался следствием, называя их гадами…

Я ему советовал по-товарищески дать показания…

… Однажды, во время непрерывных допросов Евдокимов, придя в камеру, заявил, что устал и готов подписать все, что угодно…»

(Дело по обвинению Евдокимова, т. V, л. д. 196–198.)

2 марта 1939 г. по настоянию врачей, измученный пытками, больной Евдокимов был помещен в тюремную больницу. Причем Кобуловым было дано указание: «Поместить вместе с Лобовым». (Лобов в это время был уже деморализован и давал любые требуемые от него показания).

28 марта 1939 г. в заявлении на имя Берия Лобов писал:

«3а время моего совместного пребывания в Бутырской больнице с 2 по 4 марта с.г. с арестованным Евдокимовым… он говорил, что ему хотелось бы сейчас одного, — это иметь бомбу, чтобы взорвать весь следственный аппарат теперешнего НКВД и самому взлететь с ним на воздух, что такой советский аппарат, который так калечит и разрушает невинных людей, можно только назвать фашистским…

… В бреду Евдокимов говорил: «Сашка, сволочь, зачем предаешь… какой кошмар, какой кошмар…»

… Из больницы Евдокимов ушел с решением не сдаваться, а лучше умереть, независимо от мучений, которые могут предстоять впереди; тогда, по его мнению, быть может, в ЦК задумаются о причинах такой героической смерти неразоружившегося «врага».

(Дело Евдокимова, т. V, л. д. 203–204.)

Пять месяцев систематических истязаний сломили Евдокимова, и он стал давать явно надуманные, противоречивые, неправдоподобные показания, в которых признавал себя виновным в совершении тяжких государственных преступлений.

Первый такой протокол допроса датирован 13 апреля 1939 г. Допрос вел Меркулов.

2 февраля 1940 года дело по обвинению Евдокимова было рассмотрено на заседании Военной Коллегии Верховного Суда СССР, на котором он полностью отказался от ранее данных показаний и, утверждая свою невиновность, заявил:

«Виновным себя в принадлежности к право-троцкистской организации я признать не могу…

Я сознаю, что вопрос обо мне уже решен. Но никак не могу признать себя виновным в том, что я служил буржуазии…

Шпионом и наймитом буржуазии я никогда не был.

В 1923 г. был убит мой брат, я подозреваю в этом поляков, а поэтому как же я мог в это время работать вместе с поляками. Я громил всех польских атаманов-бандитов и их агентом не был.

Показания с признанием своей вины я начал давать после очных ставок с Ежовым и Фриновским и после особого на меня воздействия.

Я назвал на предварительном следствии около 1 24 человек участников заговора, но это ложь, и в этой лжи я признаю себя виновным.

К правым я никогда не принадлежал и не принадлежу…

Показания других участников заговора совпадают с моими только лишь потому, что у нас у всех был один хозяин — следователь…

Я прошу одного — тщательно разобраться с материалами моего дела. Меня очень тяготит, что я оклеветал много лиц…»

(Дело по обвинению Евдокимова, т. 1, л. д. 97–99.)

В своем последнем слове Евдокимов сказал: «Я скоро умру, но я хочу сказать суду, что и при новом руководстве (имеется в виду Берия) аппарат НКВД СССР работает так же, как работал и при Ежове, а отсюда получаются к[онтр]р[еволюционные] организации, представителем которых сделан я и другие.

Об этом я убедительно прошу донести Сталину.

Я не был сволочью, но стал таковым на предварительном следствии, т. к. не выдержал и начал лгать, а лгать начал потому, что меня сильно били по пяткам».

(Дело по обвинению Евдокимова, т. I, л. д. 100.)

Несмотря на столь убедительный отказ и отсутствие в деле объективных доказательств вины, основываясь только на сфальсифицированных показаниях других арестованных, без приведения в них конкретных фактов, суд в составе Ульриха, Суслина и Климина вынес обвинительный приговор и приговорил Евдокимова к расстрелу.

Дело на ЛАВРЕНТЬЕВА (КАРТВЕЛИТТТВИЛИ) Л И.

Лаврентьев Лаврентий Иосифович, член КПСС с 1910 года, перед революцией находился в ссылке, а с 1917 г. до дня своего ареста — на руководящей партийной работе. В 1917 г. являлся секретарем Киевского губкома, в 1918–19 гг. работал в подполье в Одессе и Киеве, после установления советской власти на Украине — в Кировограде и Киеве — секретарем губкома РКП(б); 1923–1929 годы — секретарем ЦК КП(б) Грузии и 3акавказского крайкома, председателем СНК Грузии. 1929-30 годы Лаврентьев работал вторым секретарем ЦК КП(б) Украины, затем вновь стал секретарем Закавказского крайкома партии. В последующие годы он являлся секретарем Западно-Сибирского и Дальневосточного крайкомов и с 1935 г. — секретарем Крымского обкома партии.

3а период нахождения в партии Л. И. Лаврентьев показал себя как стойкий большевик и умелый организатор. Длительное время Л. И. Лаврентьев работал совместно с Серго Орджоникидзе и был близок к нему.

Как установлено проверкой, арест Л. И. Лаврентьева 22 июня 1937 г. без наличия каких-либо материалов на него явился одним из актов вредительской деятельности Берия, направленной против Серго Орджоникидзе и его соратников.

Следствие по делу Л. И. Лаврентьева вели бериевские приспешники Кобулов, Кримян и Савицкий, которые путем зверских истязаний и пыток заставили его оговорить себя и подписать показание о причастности его к организации правых, проведении вредительства, шпионаже и подготовке к совершению террористических актов.

Допрошенный в ходе проверки надзиратель внутренней тюрьмы НКВД Гр [узинской] ССР Сурмава показал:

«Следователи на допросах беспощадно избивали арестованных. Особенной жестокостью отличались Кримян, Савицкий… Жестоким пыткам на допросах подвергались также арестованные Мамия Орахелашвили, Шалва Элиава, Картвелишвили…

Этих арестованных мне также приходилось уносить с допросов на руках, так как сами они не могли ходить».

(Материалы проверки дела Лаврентьева, т. II, л. д. 157.)

Ныне многие товарищи, оговоренные Лаврентьевым и в свою очередь оговорившие его (Орахелашвили, Элиава, Снегов, Мамулия и др.), полностью реабилитированы, и совершенно ясно видно, что старый большевик, доказавший свою преданность партии Ленина в годы суровых испытаний подпольной борьбы, сделавший так много делу укрепления советского государства и, в частности, его дальневосточных границ, невинно погиб в угоду бандиту-провокатору Берия.

Дело УНШЛИХТА И. С.

Товарищ Уншлихт И. С. состоял членом нашей партии с 1900 года. До Октябрьской революции подвергался шесть раз арестам, провел много лет в застенках царских тюрем и сибирской ссылке. В дни Октября 1917 года тов. Уншлихт был членом Петроградского Военно-Революционного Комитета. В 1919 году он являлся народным военным комиссаром, членом Совета Обороны и членом ЦИК Литвы и Белоруссии, членом Реввоенсовета Западного фронта, а затем членом Реввоенсовета республики. С 1921 года тов. Уншлихт работал вместе с Феликсом Дзержинским в ВЧК, являлся членом ВЦИК всех созывов и участником многих съездов партии.

11 июня 1937 года Уншлихт был арестован, а затем Военной Коллегией приговорен к расстрелу за то, что он якобы еще с 191 7 года являлся «руководителем» «ПОВ» на территории СССР и занимался шпионско-террористической деятельностью.

Все обвинение Уншлихт было построено на самооговоре. Однако, будучи вызванным на Военную Коллегию Верховного Суда СССР, Уншлихт заявил, что «в организации „ПОВ" он никогда не состоял и все эти показания дал исключительно потому, что не мог переносить длительного допроса. Во время допроса прокурором Союза ССР он ничего не заявил о своей непричастности к контрреволюционной организации потому, что во время этого допроса присутствовало несколько человек уполномоченных НКВД, при которых он опасался отказываться от прежних своих показаний, а потому и перед прокурором Союза подтвердил все свои прежние показания».