История частной жизни. Том 5: От I Мировой войны до конца XX века - Филипп Арьес

угольной пыли, она мужественна и спокойна, во взгляде грусть мешается с мечтами о счастье… Она похожа на ту, которую избивали полицейские из CRS (Республиканских отрядов безопасности{97}), а она кричала при этом: „Вы можете проломить мне голову, но не измените мои мысли!“» А вот что он писал о картине «Пенсионер», на которой Фужерон изобразил худого старика в интерьере бедного шахтерского дома: «Он отдал свой труд и здоровье, свои легкие и кровь, чтобы обогатить хозяев шахт. В конце жизни, проведенной под землей, у него нет ни сил, чтобы наконец наслаждаться солнцем, ни пенсии, достаточной для нормальной жизни. Он болен, изъеден силикозом, он постарел до срока, он весит меньше пятидесяти килограммов, на его изможденном лице следы прошлых и нынешних бед, он ждет смерти, примостившись на корточках у затухающего очага, но его глаза, глаза старого борца, продолжают гореть». Мы видим, что ни сортировщица, ни пенсионер не сдались. Несмотря на аскетичный стиль, это живопись, которая подчиняется законам, провозглашенным Морисом Торезом: «Нам нужно оптимистическое искусство, устремленное в будущее <…>. Интеллектуалам, потерявшимся в лабиринте вопросов, мы несем уверенность, возможность безграничного развития. Мы призываем их оставить ложные проблемы индивидуализма, пессимизма, эстетики декаданса, сделать свою жизнь осмысленной, связав ее с жизнью других».

Не впервые «власть» указывала на то, какой должна быть живопись, — описательной, дидактической и, в конечном счете, прозелитской, то есть обращающей в свою «веру». Подобным же нормам пришлось подчиниться искусству Контрреформации, но по многим причинам («потусторонний мир» давал импульс воображению художников, они использовали мифологические сюжеты и пр.) искусство, развивавшееся во времена, последовавшие за Тридентским собором, познало невиданный размах. У церкви был Рубенс, а у Партии — Фужерон. После смерти Сталина ФКП отошла от соцреализма. На XIII партсъезде ждановская культурная политика подверглась пересмотру, и чуткий Арагон моментально начал критиковать искусство Фужерона.

Сущность партийного активиста — сложная комбинация двух сил: с одной стороны, отрицание всего, что ставит под вопрос марксистскую телеологию; другая сила, если можно так сказать, — желание разрушить существующий порядок вещей, которое наживает ему врагов. Этот «способ существования» происходит из «откровения», которое, по словам Жана-Туссена Десанта, он получил из уст Лорана Казановы: «Да, Партия требует жертв, но и дает много власти, и не только над ее членами, но и над обществом в целом, потому что подвергаться критике и быть гонимым — разве это не подтверждение власти, которой ты обладаешь?» Перед нами очередной загадочный «крепкий орешек» частной жизни: тайна активизма. Ограничимся рассмотрением периода холодной войны.

Отрицание «реальности»

Шла ли речь о ликвидации кулачества, о предвоенных процессах и чистках, об антисемитизме в СССР — в 1950-е годы сторонники коммунизма знали об этом или могли знать. Борис Суварин, «коммунист в течение восьми лет и антикоммунист — в течение шестидесяти», по выражению Алена Безансона, с момента исключения из ФКП в 1925 году не прекращал критиковать механизмы тоталитарного сталинского режима. Его биография Сталина, вышедшая в свет в 1935 году с подзаголовком «Исторический очерк большевизма», осталась практически незамеченной (ее считали несдержанным памфлетом). Историк Эмманюэль Ле Руа Ладюри увидит в ней «одну из величайших книг века», но эта оценка будет дана лишь в 1977 году, при переиздании. Труды Виктора Сержа, многочисленные свидетельства о разгроме ПОУМ — испанской «Рабочей партии марксистского движения» и троцкистов во время войны в Испании — были настольными книгами каждого партийного активиста. В январском номере за 1950 год журнала Les Temps modernes вышла статья за подписью Сартра и Мерло-Понти, в которой можно было прочитать: «Установлено, что советские граждане в ходе следствия могут быть депортированы без суда и на неопределенный срок <…>. Кроме того, установлено, что репрессивный аппарат стремится установить в СССР свою собственную власть <…>. Принимая во внимание размах строительства Беломорско-Балтийского канала и канала имени Москвы между Москвой и Волгой, можно предположить, что общее количество заключенных исчисляется миллионами, одни называют цифру в десять миллионов, другие — в пятнадцать». С момента образования в 1948 году Революционного демократического собрания (RDR) на советские лагеря проливается свет. Давид Руссе, вместе с Сартром и Камю основавший RDR, публикует об СССР удручающие материалы. Коммунистическая пресса обвиняет его во лжи. Дело не только в зарывании головы в песок, что не было новым явлением (немало было тех, кто уверял, что узнали о зверствах нацистов лишь в 1945 году), но и в том, что парадоксальным образом громкие послевоенные процессы (Райка, Сланского{98}) делали французских коммунистов всё бо́льшими сталинистами.

Вот что пишет Доминик Десанти: «Согласно сталинской логике, не могло существовать никакого „логического возражения мудрости, концентрическими кругами исходившей от московского центра“, как говорил Савариус. Могу сказать, что именно благодаря судебным процессам и публичным объяснениям, которые я им давала, я окончательно и бесповоротно стала сталинисткой»[162]. Она уверяет, что написала эссе «Сталинисты», «чтобы показать, как и почему, когда приходит необходимость верить, можно отрицать любую информацию, способную разрушить или поколебать веру»[163]. Она задает себе вопрос: «Если бы „Архипелаг ГУЛАГ“ появился тогда, — убедил ли бы он меня?» — и отвечает на него: «Нет, я бы не поверила, потому что ничто не может лишить надежды в условиях неумолимой необходимости. СССР для нас оставался спасителем, мифом, в то время как с нацистами мы столкнулись лично»[164].

В 1954 году начался экономический подъем, а Морис Торез в 1955 году опубликовал работу «Экономическое положение во Франции, мифы и реальность», в которой вопреки очевидности обличал «полнейшее обнищание» рабочего класса. В этом популистском тексте мы видим то же желание все отрицать. К этой теме будут постоянно возвращаться в следующее десятилетие. «Закон абсолютного и относительного обнищания проверен и подтвержден опытом». «В современной Франции покупательная способность почасовой заработной платы снизилась вдвое по сравнению с довоенным уровнем». «Кепки, которые в недавнем прошлом носили рабочие, теперь не по карману, и вместо них перешли на простые береты». «Парижский рабочий ест меньше мяса, чем в годы Второй империи». Генеральному секретарю вторят экономисты Партии: в январском номере издания Économie et Politique за 1965 год Ж. Кан «доказывает», что в период с 1957 по 1962 год покупательная способность снизилась на 6–9%. Национальный институт статистики и экономических исследований, не являющийся филиалом ЦРУ, приводит следующие цифры, касающиеся благосостояния рабочих семей в 1954 и 1969 годах соответственно: машинами владели 8% и 61,9%, телевизором — 0,9% (в среднем по стране 1%) и 71,3%, холодильником–3,3% и 80,5%, стиральной машиной — 8,5% и 65,5%. Бедная Франция села за руль автомобиля, стала собственником жилья. Рабочие начали брать кредиты, что очень взволновало