Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова - Петр Александрович Дружинин

произведение на историческую тему, пусть даже очень слабое, может быть подвергнуто квалифицированной критике (если она не ограничивается литературно-художественной оценкой) лишь при условии, что критик хорошо (во всяком случае, не хуже автора) знает данную тему. Если этого нет, и знание темы подменяется фанаберией, сарказмами, иронией, то получается пустопорожнее упражнение в остроумии, которое может, конечно, ввести часть читателей в заблуждение, но ничего общего с научной критикой иметь не будет и пользы не принесет.

Говоря о критике Мальгиным работы Михайлова, нельзя умолчать и о статье «Ошибки в диктанте» А. Смирнова, «углубляющей» Мальгина, ибо эта статья низвела полемику на такой уровень, что «есть от чего в отчаянье прийти». Отмечая у Михайлова мельчайшие ошибки и неточности (во многих случаях, конечно, правильно), Смирнов вместе с тем сам допускает ляпсусы весьма серьезные, а один из них – просто невероятен и не идет ни в какое сравнение с «грехами» Михайлова. Позвольте привести доказательства.

Выше отмечалось, как неграмотно Смирнов «прояснил» вопрос о «генерале Дезе». Но он решил «углубить» Мальгина по вопросу о «маршале Жюно». Вот что он написал:

«Признав, что французский генерал Жюно назван маршалом ошибочно, О. Михайлов не замечает более важного обстоятельства: Жюно у него оказался участником Бородинского сражения, тогда как на самом деле был отстранен Наполеоном от командования корпусом после боя у Ватутиной Горы еще 7 августа 1812 года и отправлен из России».

Прочитав это утверждение, я протер глаза: уж не померещилось ли? Нет, не померещилось! Припоминаю, что когда-то я уже встречал нечто подобное (в частности, в одной дореволюционной энциклопедии), но ведь для специалиста по истории Отечественной войны 1812 года (а Смирнов, судя по его книге «Москва – героям 1812 года», относится к числу таких специалистов) это не тот случай, когда должна быть очевидной вся несуразность ошибки. Количество французских корпусов, участвовавших в Бородинском сражении, можно посчитать по пальцам, ими командовали крупнейшие военачальники Наполеона, и действия каждого из них, в том числе командовавшего 8‐м корпусом А. Жюно, изучены самым подробным образом. Можно было бы привести огромный список опубликованных документов, исследований, справочных изданий и т. д., в которых говорится об участии Жюно в Бородинском сражении, но это представляется мне лишним: речь идет о слишком уж известном, к тому же в названных мною публикациях и работах, где Жюно ошибочно именуется маршалом, речь идет чаще всего как раз о его действиях в Бородинском сражении и последующих событиях. Скажу поэтому только вот о чем: гнев Наполеона на Жюно после сражения у Ватутиной Горы и его действительные последствия тоже подробно описаны в ряде источников. Сошлюсь на два наиболее авторитетные. Находившийся в течение всего 1812 г. при Наполеоне генерал, дипломат и придворный Арман Коленкур пунктуально вел дневник, а позже переработал его в воспоминания, в которых, засвидетельствовав упреки Наполеона Жюно, затем рассказал: «В первый момент он добавлял к этому упреку суровые выводы и угрозы; но, по обыкновению, воспоминание о прежней хорошей службе Жюно взяло верх над мыслью о его теперешних ошибках, и недовольство императора осталось без последствий» (см.: Арман де Коленкур. Мемуары. Поход Наполеона в Россию. Госполитиздат, 1943, стр. 116). Очень детально изложил всю эту историю в своих мемуарах генерал Рапп, получивший сначала приказ принять от Жюно 8‐й корпус. После сражения у Ватутиной Горы Наполеон вызвал его и объявил о назначении вместо Жюно, но Рапп сразу же сообщил об этом начальнику главного штаба маршалу Бертье, а тот Коленкуру, и затем они «оба действовали настолько успешно, что Жюно сохранил за собой командование… К несчастью, неукротимость и пылкость юных лет сменились у него усталостью. В битве под Москвой (так французы называли Бородинское сражение. – В. Б.) он не проявил того увлечения и той энергии, которые он прежде неоднократно высказывал, а дело под Вереей довело недовольство им Наполеона до последних пределов» (см.: Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев. Том I. М., 1912, стр. 99–100).

Можно было бы разобрать и другие ошибки Смирнова: доказать, например, что, взявшись исправлять Михайлова по вопросу о том, сколько звезд мог видеть Ермолов на груди Аракчеева в 1809 г., он еще более запутал вопрос, причем, если Михайлов допустил частную ошибку, то Смирнов – более важную, неправомерно распространив на начало XIX в. такие правила ношения орденов, которых в то время еще не было; можно было бы доказать, что Смирнов не разобрался в старшинстве чинов Багратиона и Барклая или что он путает воинские чины со званиями и пр., но до каких же размеров тогда разрастается мое письмо и нужно ли это делать, если сам Смирнов привел слова Ермолова: «…малейшее искажение истины оскорбляет достоинство Истории и потрясает доверие к целому труду»? А ведь отрицание участия Жюно в Бородинском сражении – это не «малейшее», а грубейшее искажение истины и все ошибки Михайлова, отмеченные Смирновым, кажутся мелкими «сучками» по сравнению с этим «бревном». Такое и нарочно не придумаешь!

Плохую услугу оказал редакции газеты А. Смирнов. Достоинство Истории его статьей, быть может, и не будет оскорблено, а вот достоинство ЛГ и ее читателей, привыкших верить авторам, выступающим в роли авторитетных «судей-арбитров» (не говоря уже о достоинстве О. Михайлова), оскорблено безусловно. В связи с этим считаю, что о допущенных Смирновым «ошибках в диктанте» редакция обязана сообщить читателям (равно, впрочем, как и об ошибках Мальгина).

Теперь разрешите перейти к критике А. Мальгиным повести Н. Эйдельмана «Большой Жанно», ответной статье автора и комментировании ее И. Зильберштейном. Здесь все в основном ясно, за исключением одного: неужели Мальгин действительно не понимает разницы между документально-исторической прозой и исторической беллетристикой? Судя по тому, что он в одной статье критикует два произведения, относящиеся к разным жанрам, и подходит к ним по сути дела с одинаковыми требованиями (впряг, так сказать, в одну телегу «коня и трепетную лань»), вроде бы и в самом деле не понимает. Но это выглядит так странно, что не верится.

Как бы там ни было, но факт остается фактом: спутав два жанра, А. Мальгин предъявил к беллетристическому произведению на историческую тему такие требования, которые могут быть отнесены только к документально-исторической прозе, а именно: начисто, в принципе отверг право писателя-беллетриста на художественный вымысел и домысел. В этом и состоит вся суть критики «Большого Жанно». Это видно из того, что вымышленные Эйдельманом эпизоды Мальгин не рассматривает по существу, т. е. с точки зрения их исторического правдоподобия, художественной убедительности, оправданности или ненужности для воплощения авторского замысла и т.