Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах. Том 2 - Николай Александрович Митрохин

их советы и мнения интересовали управленцев широкого профиля (например, секретарей обкомов, сотрудников орготделов, идеологических и общих отделов партийного аппарата) и широкий круг идеологических работников (включая журналистов). Многие из этих людей имели право голоса в коллективных решениях по политически важным экономическим и социальным вопросам, будучи членами бюро всех уровней партийной иерархии от райкомов до Политбюро.

В СССР существовала целая группа псевдонаучных «марксистских» дисциплин (научный коммунизм, марксистско-ленинская философия, политическая экономия, история КПСС, исторический материализм, научный атеизм), преподававшаяся в вузах. Их «теория» разрабатывалась в специальных припартийных научных и образовательных учреждениях, прежде всего в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и АОН при ЦК КПСС, а также в МГУ и ЛГУ.

Часть преподавателей этих дисциплин и ученых, занятых в процессе их обслуживания (проведение исследований, написание учебников и статей), после 1991 года доказывали, что на самом деле под видом этих предметов скрывались вполне обычные — философия, история, социология, антропология и так далее. И что под видом преподавания идеологических доктрин студентов «знакомили с альтернативной точкой зрения», «открывали глаза», «учили думать».

Действительно, в более поздних (с конца 1960-х годов) книгах, изданных в рамках этих дисциплин, можно найти много заимствований из академической науки. Часть этих изданий имеет некоторую научную значимость (помимо того, что является источником по изучению соответствующего специфического дискурса) и по сей день.

Однако это не исключает того, что все эти тексты были написаны и преподавались в рамках тоталитарной идеологической модели, сводящейся к беспрерывным отсылкам к «классикам марксизма-ленинизма», подвергались жесткой цензуре и самоцензуре, в них, как правило, отсутствовала общепризнанная научная методология.

А главное, подавляющее большинство их авторов и тем более преподававших по ним лекторов, особенно в 1950–1960-е годы, никогда не ставили своей целью «вырваться за пределы» и познакомить студентов с «настоящей наукой». Для того чтобы стать «идеологическим жрецом», надо было прежде всего закрывать глаза на экономическую и социальную реальность или встраивать ее в готовые идеологические схемы, которые они уже освоили[993]. Подобная позиция, развившаяся в сталинский период, сводила сложные явления к простым схемам и системе ссылок на «классиков марксизма-ленинизма», которыми надо было научиться оперировать для успешной карьеры в среде политической обслуги[994].

Арон Каценелинбойген вспоминает, как в начале 1970-х годов попытался (выполняя распоряжение ЦК КПСС) в течение семестра обучить группу преподавателей экономического факультета МГУ среднего возраста математическим методам. Собственно, к математике они так и не перешли, оставшись на стадии анализирования новых подходов к понятиям цены и стоимости:

У слушателей возникал ступор: не могут потребительные стоимости, т. е. полезность вещей, сравниваться между собой. Вы, говорили они, протаскиваете буржуазную теорию субъективной предельной полезности. И точка. Ценность благ может сравниваться только через затраты труда на их изготовление. Эти исходные положения написаны на первых страницах «Капитала». Вторая аксиома об ограниченности ресурсов в каждый данный момент также встретила категорическое возражение. Слушатели заявили, что мой подход статический, а не динамический. Ведь в динамике, с техническим прогрессом, утверждали они, количество ресурсов меняется. Я им возражал примерно так: если мы чего-то хотим, это не означает, что мы можем этого сразу достичь[995].

В ограниченности восприятия мира, отвержении реальности, использовании (творческом) шаблонов была своя рациональная линия. Последователя такой интеллектуальной стратегии ждала устойчивая карьера, не подверженная почти никаким политическим опасностям. Она даже могла вынести его в первый круг обслуги высшей власти, например в число сотрудников идеологических отделов аппарата ЦК КПСС или в профессора АОН при ЦК КПСС. Однако тысячи «идеологических жрецов» оставались на более низких административных позициях (от преподавателей истории КПСС в областных педагогических вузах до членов редакций партийных изданий) и не бедствовали.

Каценелинбойген, рассказывая о 1960-х годах, описывает возможные опции для ученого, который мог стать «жрецом» средней степени успешности:

Я мог защитить докторскую диссертацию, стать заведующим лабораторией экономики в каком-нибудь отраслевом научно-исследовательском институте, получить по совместительству профессуру в каком-нибудь заочном институте и зарабатывать свои 650–750 рублей в месяц. Кроме того, я мог еще читать разовые лекции; пользуясь дружескими отношениями с работниками некоторых редакций, публиковать брошюры типа «Что дала советская власть молодежи» и выгонять свою тысячу рублей в месяц[996].

При средней зарплате примерно в 93 рубля в месяц (на 1965 год) это были огромные деньги.

Впрочем, о монолитности среды «идеологических жрецов» говорить не приходится. Различные группировки «жрецов» по-разному воспринимали и оттенки господствующей идеологии, и партийные «установочные решения», которые должны были обслуживать. Более того, они нередко имели свои мнения по их поводу. Различия во мнениях и «внутривидовая борьба» в корпорации «жрецов», вызванная необходимостью пробиться к ограниченным ресурсам (институтские и кафедральные ставки, гонорары за публикации в СМИ и книги, кандидатские и докторские степени[997]), приводили к оформлению конкурирующих кланов и формированию «научных школ»[998].

Так возникали два феномена, слабо, но связанные с текущей экономической политикой Политбюро и Совета министров СССР. С одной стороны, вся пропагандистская и образовательная машина «идеологических жрецов» продолжала создавать мифологическую картину «научной обоснованности» и «плановости» советской экономики, указывая только на некоторые изменения, связанные с переменой курса правящей партии. «Жрецы» доминировали в экономическом образовании и активно были представлены в СМИ. С другой стороны, разные группировки «идеологических жрецов» пытались уличить конкурентов в неверной интерпретации базовых положений доминирующего марксистского учения (в его ленинской интерпретации), чтобы выбить их с занятых карьерных позиций и перехватить их место. Разумеется, при этом они сражались и с реальными учеными по тем же основаниям.

Илья Иослович, работавший как математик и экономист в различных ведомственных экономических институтах, оставил в мемуарах яркое описание одной подобной истории:

В это время [1974 год] произошла еще одна замечательная история с докторской защитой. Мой приятель по НИЭИ Госплана, Боря Седелев (на начало 2000-х — заведующий лабораторией в Институте системного анализа РАН. — Н. М.), защищал диссертацию в Институте им. Плеханова. Речь там, в общем, шла о статистике, о параметрах распределения запаздываний в экономических процессах. Его поддерживал председатель научного совета В. В. Коссов, который потом при Ельцине стал зам. министра экономики (упоминавшийся выше как один из руководителей информационной системы Госплана в 1970–1980-е годы. — Н. М.). Резко возражали местные ретрограды во главе с профессором [Борисом] Смеховым, отцом известного актера Театра на Таганке.

Одним из оппонентов был Кирилл Багриновский, профессор из Новосибирска[999]. Наверно, с ним, как водится, была договоренность. Однако он не только прислал отрицательный отзыв, но и не приехал на защиту. Это уже был поступок так себе, ведь защиту в такой ситуации