Владимир Брюханов - Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.

Они оказались милейшими и симпатичнейшими людьми. /…/ я виделся и говорил именно с двумя братьями Ивичевичами и Сентяниным».[690]

Иван и Игнат Ивичевичи и Александр Сентянин были соратниками Осинского по «Исполкому»-призраку; Сентянин числился его секретарем.

«Ивичевичи производили очаровательное впечатление. Не приходило даже в голову думать об их уме. Конечно, ум самый первый встречный, знания — тоже, студенческие. Но с них этого и незачем было спрашивать, потому что они и не претендовали на это. Они производили впечатление только что выпущенных на войну кадетов. Они знали, что война объявлена, и не пускались в глубину политики — рады были подраться. Молоденькие, жизнерадостные, они и не думали, что есть смерть, да, конечно, каждую минуту готовы были отдать жизнь за копейку. И, — не нужно громких слов: не за Россию, не за народ, не за свободу они готовы были отдать жизнь. А за всякую удальскую авантюру. За Россию же, за народ, за свободу тем, конечно, приятнее отдать жизнь, или, точнее, рискнуть жизнью, потому что эти удальцы и авантюристы никогда не представляют себе, что взаправду будут убиты. Жизнь и удаль слишком сильно кипит в них. К правительству, жандармам, шпионам эти люди, как, впрочем, и вообще революционеры, относились так же, как на войне относятся к неприятелю. Личность человека стирается в неприятеле. Люди более зрелые духовно не способны к этому. Я видел других, — и далеко не особенно тонкие натуры, — которые лично совершили политические убийства: это их мучило долго. Образ убитой жертвы, хотя бы это был действительный «шпион», преследовал их и не давал спать. Они становились мрачны. Ничего подобного у Ивичевича. Он[691]/…/ убил Никонова, и ни искры сожаления или тяжести на совести! Он о нем думал так же мало, как казак, подстреливший черкеса»[692] — о последнем Тихомиров судил со знанием дела — ведь он был уроженцем Кавказа.

Еще раз выскажем вопрос: ну почему такие, как Ивичевичи, оказались против правительства, а не на его стороне? Ответить за это теперь уже некому, а расплачиваться приходится по сей день!

«Сентянин, такой же веселый, как и его сотоварищи, имел чрезвычайно изящный вид — вполне джентльмен.

На предложение участвовать в освобождении осужденных они тотчас же согласились. /…/

Относительно способов помочь бегству осужденных у них происходили совещания без меня, в особом собрании кружка. Мне объявили для передачи в Петербург только их решение. Во-первых, они соглашались принять в этом участие; во-вторых, заявляли, что уже установили наблюдение за харьковским острогом; в третьих, требовали денежной помощи для произведения необходимых подготовительных покупок. /…/ у них было мало оружия, да /…/ нужны были и лошади. Что касается людей, то /…/ они имели их достаточно и в подкреплении из Петербурга не нуждались.

Но все эти переговоры и приготовления оказались бесплодными /…/.

Через день или два мне сообщили печальную весть, что Мышкин уже водворен в острог. Установление надзора за тюрьмой только и послужило к извещению о таком разочаровании. Мне оставалось только возвращаться в Петербург, где Перовская, взбешенная неудачей, встретила меня градом незаслуженных упреков в будто бы бездействии.

Огорченный и раздосадованный этой несправедливостью, я больше не имел касательства к этому делу».[693]

Тихомиров уехал к родственникам на Кавказ, где в тиши ущелий лечил до осени свои нервы после треволнений и испытаний последних лет.

Перовская же и другие не оставили мысли помочь товарищам, осужденным к тяжкому приговору. К этому присоединилась и Ольга Натансон: «Разлука с мужем, разлука с детьми не мешала ей с удивительной энергией служить делу. /…/ ей принадлежала инициатива того, что дело освобождения Войнаральского (хотели освободить, собственно, Ковалика или Росса [Сажина]) было взято обществом «Народников» на себя».[694]

«Петербуржцы для этого мобилизовали уже собственные силы, привлекши к делу землевольца (Александра Михайлова) и выписавши из Орла Марию Николаевну Ошанину, в то время уже вышедшую замуж за А.И. Баранникова, которого тоже привлекли к этому делу; из землевольцев присоединился еще молодой, жаждавший боя и приключений Николай М[орозов], из чайковцев осталась одна Перовская, которая со своим обычным упорством вошла в мысль освобождения выше макушки. Все силы, привлеченные к этой экспедиции, были в боевом и конспиративном смысле подобраны превосходно; поставлено предприятие тоже, по-видимому, безупречно. /…/ Но все имеет какую-то таинственную судьбу. Сколько раз я видел, как наилучше поставленные предприятия рушились без успеха, а совершенно нелепые попытки прекрасно удавались. Над этой экспедицией тяготел злой рок»[695] — пишет Тихомиров.

Рассказывает Адриан Михайлов: «в начале июня все участники попытки были уже в Харькове. Сюда были стянуты значительные силы: из Питера Александр (Квятковский), Семен (Баранников), «Дворник» (Александр Михайлов), Соня Перовская, Морозов, Ошанина; члены местной организации: Мощенко, Быховцев, Новицкий; прибывшие специально для этого предприятия М.Ф. Фроленко и Медведев. Квятковский, Медведев и я поселились на постоялом дворе у Ярмарочной площади. Квятковский — как управляющий крупной экономии Екатеринославской губернии, приехавший на ярмарку сделать закупки, Медведев — как приказчик экономии и я — кучер управляющего. Александр Михайлов, в форме землемера, и Марья Николаевна Ошанина, под видом его жены, сняли хорошую квартиру. С ними Соня Перовская в виде их горничной. Эта квартира предназначалась для первого приюта и переодевания освобожденных. Ударную группу, которая и должна была произвести освобождение, составляли М.Ф. Фроленко, Баранников, Квятковский, Медведев и я».[696]

«Составилась маленькая боевая группка, меня выбрали вроде атамана»[697] — сообщает Фроленко.

Тем не менее, вывоз Ковалика из Харьковской тюрьмы в «централку» они прозевали. На следующий день, 1 июля 1878 года, состоялась решающая попытка освобождения: на этот раз везли Войноральского.

Рассказ Адриана Михайлова: «На утро Квятковский и Медведев верхами вновь в переулках у тюрьмы. Я выезжаю на Змиевский тракт /…/. На окраине ко мне садятся Михайло [Фроленко] и Семен. Семен в мундире жандармского офицера. Мундир пока покрыт резиновым дождевиком. Высматриваем подходящее для остановки место. В густых хлебах по сторонам дороги работали жнецы и жницы. Пришлось проехать 12 верст, чтобы выбрать немного менее людное место. Остановились. Вдали послышались быстро движущиеся почтовые колокольцы. Промчался мимо Квятковский, подав знак: «едет». Михайло и Семен вышли из экипажа. Из-за ближайшего холма показалась тройка гнедых лошадей. Лошади-красавицы. Очевидно, тройка была отборная. Она шла полным ходом. Семен сбросил дождевик и в синем мундире с серебряными аксельбантами стал на дороге. Около него Михайло. Тройка поравнялась с нами. На облупке ямщик. Сзади два жандарма. Между ними Войнаральский. Семен спрашивает ближайшего жандарма: «Кого и куда везете?» Тот что-то, наклонясь в сторону спрашивающего, отвечает; что — я не слышу; вижу только движение губ. Но тройка не замедляет хода. Семен стреляет. Жандарм слева от Войнаральского, высоко взмахнув руками, падает на дно почтовой брички. Стреляет Михайло в другого жандарма. Промах. С первым же выстрелом вся тройка переходит на карьер. Скачущий параллельно тройке Квятковский стреляет в лошадей. Выпускает все заряды. Но тройка с каждым выстрелом только ускоряет свой бешеный бег. Стараюсь нагнать. Но сразу же ясно, что мои усилия напрасны. Бегущий, задыхающийся Михайло первый понял безнадежность погони и крикнул: «Назад!» Остановились. Удрученные повернули в город. Быстро решили разъехаться из города, пока не поднялась тревога. Через час мы были уже в поезде. Медведев, попытавшийся ехать вечерним поездом, был арестован на вокзале».[698]

Свидетельство Александра Михайлова: «Чуть не был взят на вокзале в Харькове, приехавши вместе с Фоминым, но скрылся оттуда. Об этом знает Якоби.[699]»[700]

Рассказывает М.Р. Попов со слов товарищей: «Перед отходом поезда на вокзале появились уже жандармы и полиция с намерением арестовать участников нападения, если узнают их по каким-либо признакам. Более всего подвергались риску быть арестованными А.Д. Михайлов, М.Н. [Ошанина], Софья Львовна Перовская и Фомин, потому что первый играл роль помещика, приехавшего на ярмарку, М.Н. — его жены, Софья Львовна — горничной, а Фомин — кучера; всех их, конечно, знал в лицо дворник, который был уже на вокзале. М.Н. кое-как принарядилась в дамской комнате и вышла на платформу под вуалью, в сопровождении генерала, с которым успела завязать заранее знакомство тут же на вокзале, всучила ему свой багаж и поручила занять место в вагоне. Исполнив все это, любезный кавалер пришел за М.Н. и провел ее в вагон. Проехав несколько станций с этим генералом, М.Н., не доезжая до Орла, вышла под каким-то предлогом на какой-то станции, поручив своему любезному спутнику доставить по данному адресу ее багаж в Орле. В доставленном генералом в Орел багаже были револьверы и кинжалы /…/. А.Д. [Михайлов] как-то счастливо, уже на ходу, вскочил в один из вагонов этого же поезда и тоже благополучно унес ноги. Как успела избежать ареста Софья Львовна, не помню. Таким образом, из четырех лиц, заведомо известных дворнику постоялого двора, только один Фомин был арестован на вокзале».[701]