«Великая Германия». Формирование немецкой национальной идеи накануне Первой мировой войны - Константин Николаевич Цимбаев

мыслитель» с твердыми демократическими убеждениями, несравненными знаниями и кругозором, его главная заслуга – помощь в борьбе за украинскую идею и украинскую государственность. Тенденциозное изображение «отца украинцев», достойного стоять в ряду с Гердером и Гумбольдтом, исторически неплодотворно.

Две фундаментальные научные работы о Рорбахе вышли в 1972 г. и принадлежат В. Могку и Х. Биберу[58]. Суть книги В. Могка передает ее подзаголовок «Этический империализм вильгельмовской эпохи. Исследование по истории культурного протестантизма». Могк рассматривает и прибалтийские корни Рорбаха, и его географическо-колониальную и публицистическую деятельность, но основное внимание уделяет его религиозным взглядам, созданной им специфической концепции социально-либерального протестантизма. Добротное исследование Могка, к сожалению, немного дает для понимания общественной и политической позиции Рорбаха, хотя автор постоянно подчеркивает воспитательное значение публикаций своего героя для граждан «Великой Германии». Предложенное Могком определение «этический империализм» не получило развития в трудах других авторов.

Книга Х. Бибера представляет Рорбаха как консервативного публициста и критика Веймарской республики. Ранний этап его жизни автор фактически не рассматривает, проблему экспансионизма раскрывает бегло, в связи с пребыванием Рорбаха в бывших немецких колониях. Несомненный интерес представляет основной тезис Бибера о склонности Рорбаха к безответственной пропаганде, но иллюстрируется это положение на материале 1920-1930-х годов.

В статье П. Боровски «Пауль Рорбах и Украина»[59] Рорбах представлен как создатель и последовательный выразитель той концепции восточноевропейской политики, которая определяла внешнюю политику Германии по отношению к России начиная с Первой мировой войны и – через Вторую – вплоть до «холодной войны»: «…расчленение России на отдельные государства – из которых важнейшее Украина, которые, как поставщики сырья и рынки промышленного сбыта… должны стать базой для укрепления Германии в качестве мировой державы»[60]. Пронесенная Рорбахом через всю его жизнь позиция украинофила и русофоба[61] в сочетании с «теорией разложения» предстает в интерпретации автора, явно несогласного со своим героем, едва ли не утопичной, а влияние Рорбаха на практическую политику и долговременные теоретические постулаты недооцениваются.

Собственно идеологии германского экспансионизма начала XX в. посвящена книга Клауса Майера о Теодоре Шимане, изданная в 1956 г. (единственная монография о Шимане). Охватывая все стороны жизни и творчества историка и публициста, автор делает основной упор на «политико-публицистической» стороне его трудов, исследует «не только их содержание, но и их воздействие как на формирование внутригерманского общественного мнения, так и на ход “большой политики” немецкого имперского правительства»[62]. Для автора Шиман – прежде всего консервативный публицист, чье влияние стало реальным фактом «большой политики». Непосредственно взгляды Шимана, система его воззрений изложены менее глубоко и подробно, чем те «практические советы», что он давал Вильгельму II. Особенно наглядны в этом смысле страницы, посвященные «русификации Прибалтики», проблеме, столь сильно волновавшей Шимана, как, впрочем, и Рорбаха. Автор склонен излишне доверять Шиману, не подвергая его утверждения критической проверке[63].

Тем не менее книга К. Мейера может быть названа полезной и ценной как по полноте собранного материала, так и по его классификации и оценке. Именно К. Мейер аргументированно показал, что «боевой» и «бескомпромиссный» Шиман не сумел преодолеть своей прибалтийской провинциальности, что его обличения «русской опасности» были преувеличенными и тенденциозными, а видение мира – упрощенно-консервативным, далеким от «великих социальных переворотов эпохи»[64]. Умение упрощать было, по Мейеру, сильнейшей стороной знаменитого публициста-историка, оно и определяло благосклонное восприятие «шиманизма» и экспансионистской пропаганды как Вильгельмом II, так и его верными подданными – прусским юнкерством, офицерским корпусом, чиновничеством. Важно подчеркнуть, что К. Мейер как бы снимает вопрос об ответственности – политической или исторической – публициста и тем самым смягчает впечатление от удручающих итогов германского экспансионизма, в формировании которого деятельно участвовал Теодор Шиман. Причины неудачи экспансионизма автором не рассматриваются.

Книга К. Мейера не вызвала исследовательского интереса к проблеме идейной подготовки Первой мировой войны (так, собственно говоря, не формулировал вопрос и сам К. Мейер), она как бы закрыла тему «Шиман-публицист»[65], а мейеровские суждения об агрессивной сути «шиманизма» кажутся даже излишне суровыми в свете более поздних историографических оценок, что содержатся у Х. Боога или В. Могка. Разумеется, в наиболее общем виде объяснение тому – в пересмотре вопроса о «немецкой вине» и «немецкой ответственности», что постепенно происходит в общественном сознании и историографии ФРГ.

Личность Фридриха Наумана, теолога, политика, мыслителя и публициста, неоднократно становилась предметом специальных исследований[66]. Однако важная сторона его деятельности как зачинателя и пропагандиста «мировой роли» Германии, создателя идеи «Срединной Европы» традиционно остается за рамками внимания исследователей. Одна из немногих посвященных этому статей В. Конце издана еще в 1950 г. Подходя очень критически к идеям Наумана и его способности воплощать их в реальность и говоря о его «политической легкомысленности и безответственности в словах, которым не соответствовали дела», В. Конце рисует его как зеркало эпохи Вильгельма II, как типичного «политика чувства».

Принципиальную важность имеет вывод В. Конце о том, что Науман – не оторванный от жизни публицист, несмотря на неудачу своих политических начинаний, а представитель и выразитель определенного общественного настроения, тенденции «политизации немецкого народа», особенно его образованных слоев, при которой национализм сочетался с оптимизмом по отношению к будущему и стремлением к политической и экономической экспансии[67]. Эту мысль развивает и Э. Довифат, отводя публицистике Наумана роль «созидательную и прокладывающую новые пути» германской экспансии. Однако в полемике с В. Конце автор проводит тезис (в согласии с Т. Хойссом) о том, что публицистические успехи Наумана влекли за собой политические[68]. В целом критическое осмысление В. Конце оказалось несвойственно немецкой историографии, следовавшей в основном за умеренно-консервативными оценками Т. Хойсса, книга которого о Наумане доброжелательна, добротна и подробна, но лишена четких оценок[69].

Исследователи не раз обращались к отдельным сторонам наследия Ф. Наумана. Его теологическая деятельность, его поворот к «социальному либерализму», его – важные для обоих – отношения с М. Вебером неоднократно подробно изучались[70]. Однако интересующие нас проблемы, анализ их места в мировоззрении Наумана не были предметом исследования. Вскользь упоминая экспансионистские идеи Наумана, авторы остаются на уровне констатации приоритета для него агрессивной внешней политики как главной задачи государства и империалистичности его воззрений[71].

Несколько более повезло Отто Хётчу, который в специальных исследованиях-воспоминаниях предстает как знаток русской истории, экспансионистский публицист и, более того, как «воспитатель в немецком образованном слое вкуса к внешнеполитическому мышлению»[72]. Не может не вызывать удивления, что его деятельность до Первой мировой войны не стала предметом отдельного исследования. Если «Книге в память Отто Хётча» присущ некритический подход к наследию Хётча, то