Вадим Рабинович - Алхимия

Шекспир Вильям (Уильям; 1564–1616) 15,94, 224, 226, 227, 228, 231

Шлик из Богемии (первая половина XVII в.) 221

Шталь Георг Эрнст (1660–1734) 265, 384

Эгидий Колонна (Римлянин; 1247–1316) 119

Эймерик Николай (1320–1399) 36

Эккартсгаузен Карл (1752–1803) 47, 381,382

Эксимиданус 127

Экхарт Иоганн (Мейстер Экхарт; ок. 1260–1327) 66, 150–153, 331

Эпикур Самосский (342/1-271/0 до н. э.) 265, 307,312,313

Эразм Роттердамский Дезидерий (14691536) 40, 431

Юлиан из Толедо 71, 154, 155

Юлий Люксембургский (вторая половина XVI в.) 223

Яков I (1566–1625) 94

Ямвлих Халкидский (ок. 283-ок. 330) 236, 355, 383

Сыны доктрины

Возьми, сын мой, три унции ртути и четыре унции злости…

Гермес

Говорят, близ Хеброна На могильной плите Трисмегиста Гермеса Македонский А. Ф. повелел начертать Тринадцать незыблемых правил «Изумрудной скрижали» Гермеса.

Изреченное сим достославным,Хитрованом и ловким умельцем,Оказалося тем матерьялом,Из которого столько вековФормовало себя мироздание златоадептов —Лунно-солнечных братьев, пришедшихИз верховий зеленого Нила.Приблизительно так начал я мою книгуО Большом Королевском Искусстве…Слово за слово, букву за буквойСтал перекладывать важные те письменаС латинского, ихнего — на русский, родной.И вот что тогда получилось:«Не ложь говорю, а истину изрекаю», —Сказал Основатель во-первых.«То, что внизу, подобно тому, что вверху,А то, что вверху, тому, что внизу, подобно», —Было сказано во-вторых.(Для того, чтобы уши не слишком увялиИ в глазах чтоб не очень рябило,В-третьих, в-пятых и даже в-восьмых опущу,Приступая к девятому сразу.)«Отдели же землистое от огняИ от грубого тонкое нежно.И тогда ты увидишь, как легчайший огонь, —Объяснил Основатель в-девятых, —Возлетев к небесам, наземь вдруг низойдет,Единенье вещей совершая:Светлых горних вещей,Темных дольних вещей, —Примиряя, свершая, стращая…И вот уже — разве не видишь? — вглядись:Тьма кромешная прочь убегает.Прочь. И еще раз, конечно же, прочь..»(А в-десятых — опять опускаю.)И сказал он в-одиннадцатых тогда:«Так устроено все повсеместно».«Так», — еще раз сказал.И на третий раз: «Так!» —Закругливши тем самым тираду.«Удивительный плод от сентенций моихПредстоит и созреет в грядущем», —Обещал Основатель…(И образ возник —Неизвестно чего, но прекрасный.)А в-двенадцатых имя потомкам назвал:«Трисмегистус зовусь. Все три сферы ума —Все мои до конца.Ровно три!» Он сказал, как отрезал.А в-тринадцатых, Слово в молчанье включив,Возвестив про деяние Солнца,На прощанье сказал Тривеликий Гермес:«Как хотите, а я умолкаю…»Так на русский язык это слово легло.(Прочитал. Перечел. Передвинул.Поменял. Переставил. Содвинул.И еще раз, как водится, перечитал,Набросав на полях переводаКарандашный рисунок,На коем ГермесВесь в хитоне и, кажется, в джинсах.)Но лишь точку поставил и штрих оборвал,И рисунок виньеткой обрамил,Как сей же миг латинисты нахохлились,Внутренние рецензенты осерчали,Ворчали в академических кругах.И вот уж — о ужас! —Восстала классическая филологиня:«Гермесы хитонов тогда не носили,А шествовали с кадуцеем в рукеИ с крылышками на пятках».Согласился, поспешно кивнув.Смотрите: стираю резинкой хитон.(Показываю специалистам тетрадку.)Но здесь же, при них же,Подчеркиваю узкие бедра легкоступа-Гермеса,Резко обозначая, теперь уже внятным штрихом,Каляные джинсы,Даже самое возможность крыльев на пяткахНа корню упраздняя.Джин-с из бутылки…Ан глядь: латинисты — куда там! —Бурунчиками взвилися,Букли баранчиково воскинув.«Джаз или джинс?» — уточняли.И уличали: «В матерьяльных источникахНедостаточно сведений в пользу джазовой музыки Там…»А что из бутылки, то с кем не бывает.«А ведь не созданы вы, Вадим Львович, для джинсов», —Говаривал мне в Милане, в магазине «Миланодежда», Евгений Михайлович Богат,Моралист и большой остроумец.Опять соглашаюсь: не создан.А вот, представьте себе, ношу:Хитон, словно джинсы,И джинсы — как продолженье хитонаПод медный чарльстон Изумрудной скрижали —Ношу…В конце концов, форма одежды — бог с нею.«Но почему олимпийство Гермеса, —Востребовали вновь латинисты, —Своевольно предстало у вас экстатическим вскриком —Три раза повторенным три,И столько же сказанным так,И, кажется, дважды назначенным к действиюПрочь?Ведь в подлиннике все это сказано только по разу —Весомо, как следует быть на скрижалях!»Но где, отвечаю, мне взятьАскетический метр важнословья?Неважно, что я — толмачом при Гермесе.Гермесу — вещалось, а мне — голосилось,Пророчествовалось — Гермесу,А вылось и плакалось — мне!И вот результат перед вами:Стенающий в голос пророк,Вставленный в блеклые джинсы,Чужую горланящий песню.Но с личным — хоть тресни! — прищелкомИ лично своим ду-ду-ду…Под дудку чужую поем.Смеемся и плачем.Толмачим… ВосплачемЧужими слезами,Но только — на собственный взрыд.Про Свет изрекалИ свет формовал — из потемокТрижды Великий Гермес.А я пребывал — меж текстом и текстом,Моим и его, собой обознача просвет,Крича двухголосое слово — его и мое.И сам состоял из просвета.И тексты — мой и его — истаяли оба.Остался Кентавр — Гермес Рабинович,Продутый ветрами веков.Просвет — перевод…Не провод ли он оголенныйДля снятия разности потенциалов,Назначенный быть межвременным эсперанто И мыслью свободною течь,Из века прошедшего в век настоящий Естественно перетекая?Хотел бы в единое слово…Взявшись за дело заделать просвет —Иначе сказать, претворить с буквы на буквуНезапамятный век на двадцатый,Седьмым, или даже восьмым, ощущеньем почуял, Что вышло не с буквы на букву,А с сердца на сердце…Занести небо — в Красную книгу Вселенной,Положить ее на колениИ почитывать себе в метро, едучи по кольцу.Электрическая восковая свеча:Свет — электрический, а воск — настоящий,Прожигающий кожу ладони…Перевожу Гермеса, но и он переводит меня.Из-водит. У-водит. При-водит.К-себе-другому. К-нему-своему.Пере-вожу, чтоб уютно жилось:Мне и ему, и всем, кто меж нами.И — снова здорово. Опять двадцать пять.Челнок пониманья сновал и сновалМеж мною и мной, неуют разжигая…Де-гер-ме-ти-зи-ру-ю Слово Гермеса и жест.Купно: и то и другое.Но… в разные стороны —Оба — Слово и Жест.Остается душа. А чья? Неизвестно.Назову ее болью тоски:Всех — друг по другу.

«Божественная комедия» и алхимический миф

Данте и… музыка, искусство, философия, наука… Исследовательский лот, едва коснувшись дна «Божественной комедии», вновь выброшен на вновь непроницаемую поверхность этого на самом-то деле поистине бездонного — безмерного — великого текста. Можно начинать сначала.

Но можно и расширить ряд сопоставлений. Пусть этим сопоставляемым станет средневековая алхимия, со-бытие которой с Дантовой «Комедией» очевидно (посмертная судьба Капоккьо и Гриффолино). Но механизм сопряжения этих двух в высшей степени значимых реальностей средневековой культуры до поры сокрыт. Попробуем сопоставить их, наведя электронную камеру-обскуру сперва на частное и «видимое» (цвет алхимического рукотворения — свет в «Комедии»), а потом на всеобщее и «слышимое» (алхимический миф — жизнь этого мифа в «Комедии»).

Обратимся к Осипу Мандельштаму — его этюду о Данте. А именно к тем его местам, где к «Божественной комедии» применена, так сказать, фразеология точного естествознания XX века.

«Музыка и оптика образует узел вещи». Данте «мечется между примером и экспериментом»1. «Музыка здесь не извне приглашенный гость, но участник спора; а еще точнее — она способствует обмену мнений, увязывает его, благоприятствует силлогистическому пищеварению, растягивает предпосылки и сжимает выводы… роль ее чисто химическая»2. Прочтем также: «химическая природа оркестровых звучаний», «химически реактивный оркестр»; дирижерская палочка — «танцующая химическая формула»[203]. «…Тембр — структурное начало, подобно щелочности или кислотности того или иного химического соединения. Колба-баллада с ее общеизвестностью разбита вдребезги. Начинается химия с ее архитектонической драмой»4. И наконец: «Дант может быть понят лишь при помощи теории квант»[204].