Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма - Сергей Васильевич Жеребкин

этой темы у Гоголя. Положительные украинские женские типы у Гоголя изображаются пассивными, неменяющимися. К ним относятся две категории женщин – простые и сердечные молодые сельские девушки и самоотверженные старые козацкие матери, в разряд которых девушки переходят практически сразу после замужества. Активные женщины изображаются у Гоголя как ведьмы, которые, благодаря своей способности к магии и оборотничеству, нарушают традиционный для украинской культуры бинаризм женских образов и ускользают от контроля мужчин – отцов и мужей. Поэтому важным магическим свойством, которым у Гоголя наделены ведьмы, является их способность превращаться из старухи в юную девушку и обратно, которая исчезает, как только секрет ведьмы раскрывается.

Поскольку в патриархатной культуре козачества женщина всегда подозревалась в скрытой интенции к изменению социальных кодов, то каждая женщина рассматривалась козаками как потенциальная ведьма – «бисова баба», несущая угрозу традиционной гендерной стратификации общества. Для того, чтобы предохранить себя от ведьминых чар, мужчина, по народному украинскому преданию, должен был прежде всего лишить ведьму ее способности к превращению и быстрому передвижению. Так, например, в известной галицийской легенде о «дикой бабе», или литавице для того, чтобы приручить дикую красавицу и сделать ее покорной женой, у нее нужно выкрасть сапоги-скороходы, без которых она становится неспособной к превращениям и полетам.[503] У Гоголя мотив стремления преодолеть магию женского начала посредством замужества выражен в повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка», где в сексуальных фантазиях Шпоньки жена ускользает от него посредством серии превращений. Страх Шпоньки перед женитьбой выражается в сновидении, где его будущая жена превращается в отрез материи, из которого Шпонька безуспешно пытается пошить себе сюртук.

Трактовка образа ведьмы в украинской культуре существенно отличается от западной традиции. В западной Европе образ ведьмы в том виде, как он сформировался в средние века, а затем был переосмыслен в эпоху Просвещения, предполагал закрепление за женщиной определенного социального статуса (отношение к согражданам, к церкви, к дьяволу и др.), который был подтвержден документально.[504] В украинской традиции этого нет. В ней «ведьма» – это прежде всего характеристика женской природы, какой ее воспринимает мужчина, козак. Поэтому, если у Мишле проблематизирована ситуация ведьмы как проблема женской субъективности (она «одержима духом», страстью, которая причиняет ей тяжелые душевные мучения и побуждает причинять зло, мстить), то в украинской традиции ведьма занята только тем, что соблазняет и пугает мужчину. Экзистенциальный опыт аффектированной чувственности, в частности, мести является здесь уделом мужчины, а женщина (ведьма) играет роль только символа скрытой угрозы единству козацкого братства.

Украина как образ «иного» типа сексуальности и российские политики колонизации

Номадические политики в отношении женщин были возможны на Украине до тех пор, пока козацкое войско существовало как кочевая машина войны. Как только государственный аппарат присваивает машину войны, субординирует, подчиняет ее своим политическим целям и вменяет ей войну как ее непосредственный объект, происходит замена коллективного духа или коллективного эроса войны: на смену гомосексуальному эросу номадов приходит рациональная машинерия регулярной российской армии.[505] В отличие от телесных практик, лежавших в основе мужской солидарности у Козаков, царская армия базировалась на физиологии нового коллективного армейского тела, признающего принципы воинской иерархии, дисциплины, военного закона. С точки зрения царского правительства, гендерные политики украинского козачества являлись неправомерными, так как определялись не идеей рациональной военной стратегии, а принципами номадического насилия, регулировавшими общественные отношения в регионе. Поэтому для того чтобы, поменять тип военной организации украинских Козаков, царское правительство считало необходимым изменить сложившуюся у них гендерную ситуацию и, в первую очередь, ликвидировать «безженный статус» козачества.

В ходе развернувшейся со второй половины 17 века российской колонизации Украины отношение российского государства к козакам и, в особенности, к запорожцам, становилось все более негативным. «Безженность» и «бессемейность» стала одним из основных упреков к козачеству, поскольку, по мнению государственных чиновников, она мешала рациональной организации войска и приросту населения. Так, в специальной докладной записке Ф.И. Миллера «О неудобствах запорожских Козаков», представленной по поручению членов правительства в 1775 году, запорожцы в первую очередь обвинялись в том, что они «жен не держат», «землю не пашут» и «увозят мужеского пола детей малолетних – те у них и дети».[506]

Царское правительство считало важным условием успешной колонизации Украины ее заселение, ликвидацию «малолюдности», для осуществления которого козацкое войско казалось русским слишком малочисленным и неэффективным. Запорожская Сечь обычно производила на российских посланников удручающее впечатление и представлялась ненадежным, незащищенным местом, неспособным выполнять функции бастиона, крепости, обращенной против татарских орд и турецких армий. Так, например, российский посланник Григорий Косов, посланный в 1665 году в Запорожье для координации действий запорожских и донских Козаков против крымских и ногайских татар, пришел к выводу о полной небоеспособное™ запорожского войска и незащищенности Сечи, и рапортовал царю Алексею Михайловичу о том, что «запорожские козаки из Сечи все разбежались в города, осталось человек с 200 и меньше, и в приход, государь, воинских людей удержать Запорожской Сечи и Русского городка не с кем, а козаки запорожские увидя немеру, пойдут в днепровские займищи или сдадутся, а мне за малолюдностью противиться с ними будет нельзя».[507] Примечательно, что в это время кошевым атаманом запорожцев был Иван Серко – один из самых знаменитых и удачливых атаманов за всю историю Запорожья, практически не знавший поражений при набегах.

Еще более серьезным препятствием российским политикам колонизации являлась сама возможность перехода в козаки больших масс украинского насесения, существовавшая в условиях социальной нестабильности и традиций номадизма. Поскольку украинское козачество делилось на две основные категории – городское, оседлое, «реестровое» козачество и запорожское, степное козачество, то у Козаков сформировались как бы две формы номадической субъективности: а) абсолютная и в) относительная, между которыми в то же время не существовало строгой границы. Хотя между этими двумя сословиями существовали противоречия и конфликты, переход между ними был полностью свободным, беспрепятсятвенным, и периодически огромные массы оседлого украинского населения внезапно переходили в состояние абсолютного номадизма, многократно увеличивая энергию кочевой машины войны. В первую очередь сторону запорожцев принимала беднота, «наймиты» и уголовные элементы. Однако, кроме обедневшего сельского населения, в Сечь бежали и мещане, и опальные московские дворяне, и польские шляхтичи. Стать козаком мог всякий желающий, независимо от возраста, национальности, расы и вероисповедания, и поэтому среди запорожцев были представлены народности практически всех европейских государств, включая острова Британской империи. Временами переход украинцев в козаки становился всеобщим, и тогда, по словам Кулиша, «даже в городах, пользовавшихся магдебургским правом, присяжные бургомистры и райцы оставляли свои должности, брили бороды и шли в