Национальная идея России - Валерий Александрович Тишков

имея разный опыт политической жизни и разную степень культурно-языкового обрусения, в большинстве своем добивались федерализации страны и обеспечения культурной или территориальной автономии в рамках единой России. Именно это же стремление к территориальным и культурно-национальным автономиям составляло также суть взаимоотношений областнических организаций и партий с центральной властью и определяло содержание межэтнических отношений в таком огромном регионе, как Сибирь и Дальний Восток[158].

Развитие событий в стране после прихода к власти большевиков в октябре 1917 г. подстегивало амбиции периферийных этнонационалистов. Переменчивость военно-политической обстановки и отсутствие сильного центра использовались ими для укрепления собственной власти. Этнополитические структуры пытались установить отношения с возникшими антибольшевистскими центрами и оговорить гарантии самоуправления. Возникали разные варианты федеративного устройства отдельных регионов России, например, федерации из объединения таких разнородных территорий, как автономная Сибирь, казахская автономия Алаш, Башкирия и Туркестан[159].

Этапным стало установление военной диктатуры во главе с адмиралом А. В. Колчаком в Сибири в ноябре 1918 г. В обращении к населению Верховный правитель утверждал: «Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и порядка… Все, без различия религий и национальностей, получат защиту государства и закона». Колчак отрицательно относился к особому представительству национальностей в органах власти. Доктрина «целокупной России» носила великодержавный характер, и проблема статуса народов Сибири и других регионов России не рассматривалась как приоритетная. Патриотизм и русское национальное чувство, опиравшиеся на идею великого государства, были стержнем идеологии белого движения. Денационализация средств производства, налоговый гнет, принудительная мобилизация в армию, насилие и террор не могли обеспечить белым армиям поддержку широких масс. Восстановление прежней системы управления на местах у коренных народов вызывали недоверие к власти, межэтническую напряженность и конфликты.

Большинство националов рассматривали как путь решения проблем самоопределения на местах именно земства, избранные на основе пропорционального представительства народностей. В рамках единого государства, без предоставления автономии, через земства инородцы вовлекались в непосредственное участие в социально-политической жизни, решение хозяйственных задач и социально-культурных вопросов. В целом решение этнонациональных проблем, в том числе вопрос о государственном статусе российских национальностей, подчинялось общей цели борьбы за власть без политического самоопределения народов. Для антибольшевистских сил были характерны неспособность поддерживать порядок и безопасность, гарантировать гражданские и политические свободы, провести экономические и социальные реформы.

В борьбе за власть и за народные массы выиграли большевики, в частности, потому, что более решительно принимали меры, отвечавшие требованиям демократизации взаимоотношений центра с окраинами и этническим национализмом. Они, как правило, более чутко реагировали на настроения масс, сумели склонить к признанию советской власти лидеров этнонациональных движений и партий. Осторожное отношение к пределам политического самоопределения этнических сообществ было характерно для российской власти независимо от того, в чьих руках она находилась. Лозунг самоопределения наций, обеспечивший большевикам победу в полиэтничной России, реализовать оказалось непросто. Однако он быстро распространялся на те народы, которые имели сколько-нибудь развитую культуру, свои организации и проявили стремление к самоуправлению, даже если это не вполне соответствовало уровню их коллективного самосознания и было вызвано больше общеполитической ситуацией и революционным процессом.

Глава 10

Советский проект

Трудность анализа смыслов и категорий применительно к эпохе революции 1917 года и советскому периоду заключается в том, что в эти годы утвердилось понимание национального, в том числе и национального (само)сознания исключительно в его этническом варианте. Многое из того, о чем я пишу сейчас, тогда в науке и в обществе называлось другими словами. Однако сам феномен советской идентичности как чувство принадлежности к народу страны под названием СССР безусловно существовал на протяжении длительного исторического времени, хотя родился и утвердился не сразу.

Эпоху после 1917 г. желательно начать с разбора истории употребления разных категорий анализа и общественных практик, чтобы понять сложные маршруты восприятия и конструирования реальности в советскую эпоху. Когда речь заходит об этом периоде отечественной истории, то здесь расхождения в оценках, что есть национальное самосознание, становятся еще более резкими, а ситуация с понятиями народ-нация-государство еще более смутной. Термин идентичность в советском общественно-политическом дискурсе, включая научное обществознание, отсутствовал вообще. В советской этнографии использовался термин этническое самосознание, которое к тому же еще и различалось от этнического (национального) сознания[160]. Один из выпусков так и не реализованного в конечном виде «Свода этнографических понятий и терминов» трактует эту категорию как «чувство принадлежности к определенному этносу, важный признак этноса, являющийся отражением в сознании людей реально существующих этнических связей и внешне проявляющийся в форме самоназвания. Этническое самосознание связано с этническим самоопределением людей и отличается от этнического (национального) сознания, связанного со многими сторонами духовной и материальной жизни этноса (нации)»[161].

Эта «тонкость» в различении сознания и самосознания так и осталась для меня загадкой в арсенале советских теоретиков, хотя цитируемая публикация вышла в свет уже в постсоветский период и при моем директорстве в институте. В этом же «Своде» мы находим еще ряд дефиниций, связанных с нашим анализом. Вот, например, как определялась категория советский народ, которая, по мнению Ю. В. Бромлея, вошла в советскую литературу в 1970-х гг. для обозначения общности всех граждан СССР, независимо от их национальности: «Считалось, что советский народ обладает территориально-политическим единством, общностью экономики, однотипной (социалистической) социально-классовой структурой, культурно-идеологической общностью, общим самосознанием. Однако советский народ не представляет собой нации в том основном значении данного слова, которое принято в советской научной литературе, т. е. этносоциального организма. Специфические особенности духовной жизни советского народа значительно менее гомогенны (из-за его многонациональности), чем специфические черты в ходящих в его состав наций и других национальных общностей. Вместе с тем наличие у советского народа общих характерных черт духовной жизни, отличающих ее в целом от культуры других стран (в том числе и социалистических), а также появление устойчивого общесоветского самосознания позволили поставить это образование в один ряд с метаэтническими общностями, отличающиеся от прошлых своих аналогов в первую очередь качественно иными (социалистическими) параметрами и сходной с другими метаэтническими общностями (напр. югославского народа, вьетнамского народа)».

Что же имела в виду советская этнография под категорией метаэтническая общность применительно к советскому народу? Здесь свою лепту внес еще один теоретик этноса, С. И. Брук, по мнению которого, речь в данном случае идет об обозначении «группы этносов, обладающих (хотя бы в неразвитой, зачаточной или остаточной форме) элементами общего самосознания, основанными на этногенетической близости или на длительном хозяйственном и культурном взаимодействии, а в классовом обществе – и на политических связях, причем эти этносы находятся в состоянии перехода, изменения их бытия или состояния». Сходный смысл имеют также употребляемые термины «суперэтнические»,