Собрание сочинений в семи томах. Том 5. На Востоке - Сергей Васильевич Максимов

мало практичности, мало уменья взяться за дело по простой причине: дело это для большей части приставников (если не для всех поголовно) — дело новое, да и к тому же еще обязательное, служебное. Если раз уж мы привыкли видеть только один конец дела, оттененный еще вдобавок привлекательным розовым оттенком, — для нас, во всяком случае, неприметна та обстановка и те подробности, на которые заявляет свои требования самое течение дела. Мы знаем об этих требованиях инстинктивно, гадательно, но вообразить их себе целостно, предусмотреть и предугадать подробности мы не желаем, а может быть, и не в силах опять-таки по весьма простой причине — мы этого дела не знаем: оно для нас дело новое, да и к тому же еще требовательно-спешное дело. Требования человеколюбия и сострадания — такие отвлеченные вопросы, к разрешению которых мы не приготовлены самым воспитанием, да и не имеем силы совладать с этим: мужики — это такие терпеливые натуры, что грубость их поражает нас, и до того требовательные и недовольные всегда и во всех случаях, что не стоит труда преклонять уха к желаниям и пользам их. Было бы поскорее кончено дело, а там нам хоть трава не расти.

При таких принципах естественным образом далеко не уйдешь, хотя и доплывешь, может быть (относительно говоря), доплывешь до назначенных граней. Но как доплывешь? Это другой вопрос. Амур на долгом своем течении подвержен многим случайностям: иначе и быть не может. Переселенцам приходилось плыть чуть ли не все три тысячи верст течения Амура. Путь приводился по воде, по течению, стало быть, не требовал особенного напряжения и усилий. Весна начинала сдавать теплом, Шилка очистилась от льда: стало быть, время для плавания самое благоприятное. Поплыли, но забыли: русский человек, сбираясь в дальнюю дорогу, без того не обходится, чтобы чего-нибудь не забыть, хотя бы и собирался раньше несколько суток. На этот раз забыли... забыли взять лоцманов. Но лоцманов — так бесспорно и всякому известно — нет на Амуре; есть какой-то десяток бывалых, раз или два уже ходивших туда, но они или были разобраны более предусмотрительными сплавщиками, или заговорены частными лицами — торгующим людом, или же, наконец, давно выселены на Амур куда-то далеко вперед. Во всяком случае, верно одно: что лоцманов для переселенческих барж и плотов не взяли. Но, с другой стороны, на такой громадный путь надобен же какой-нибудь проводник или руководитель; а в этом случае большое подспорье — как всякому известно — хорошая карта; ее не забыли ли? Карт Амура существует две: одна скороспелая, почтовая, но на ней Амур вытянулся в черную нитку, небрежно брошенную; кое-где нитка эта перегнулась, перепуталась; в другом месте как будто оборвалась; прописаны на ней кое-какие станицы (и то далеко не все); одним словом, карта эта и по внешнему виду своему крайне подозрительна; довериться ей — на льду обломиться, да и нет причины: существует другая карта. Эта карта состоит из нескольких листов; на ней нанесены острова, обозначены кое-где мели; берега обозначены. Но, во-первых, до этой карты без протекции и больших денег доступиться нельзя: ни у одного из частных плавателей по Амуру, даже у лиц Амурской компании, карты этой не было; а во-вторых, эта подробная карта (на тот год библиографическая редкость) замечательна многими неверностями. Мы пробовали плыть с ней, верили этой карте, и она нас обманывала. Остается, стало быть, одно: положиться на самое ненадежное средство — на собственный глаз и сметку. Сметка, как известно, развивается от привычки, а морской глаз — привилегия немногих — дело тоже нелегкое; изощряется он только при частых и долгих опытах. Мы готовы на этот раз примириться с огромным значением так называемого морского (а пожалуй, и речного) глаза, и — плывем дальше. Но плывем все-таки наугад, на-авось, наудачу; и плывем, во всяком случае, несчастливо: четырехугольные, тяжелые и некрашеные ящики, носящие название барж (но при этом — не забудьте, барж ленских), плохо слушаются руля и валят к берегу с энергией и без удержу при всяком крутом порыве бокового ветра: на шестах не удержишься. Может быть, хороши эти недоделанные срубы, сусеки (все, что хотите, только не речные суда), хороши они на р. Лене — месте своего происхождения, но из рук вон плохи здесь, на широком Амуре, на торжественно-спокойном его течении. Сядет эта уродливая баржа на мель — с ней возня, уму непостижимая: все 15-20 человек должны лезть в воду и с неистовыми криками и огромными усилиями должны ее сталкивать с мели. Возятся эти люди иногда целые сутки, баржу снимают; но иной раз снимают ее для того, чтобы опять посадить на новую мель тотчас же; мель эта ни на карту не нанесена, ни в мечтаниях не предвиделась. Гарнизонные солдаты-сплавщики от этих операций бегут в лес, а потом, если не в Россию, то в тюрьму во всяком случае. Переселенцам бежать некуда, да и не затем они доплелись до Амура. С плотами, по крайней мере, другое дело: плот — такая посудина, которую на какую воду ни спусти, будет плавать. Плот если и на мель сядет, снять его легче шестами: редко и в воду приходится слезать. Неудобен он потому только, что на нем никак не поместишь человека с необходимым, даже нетребовательным комфортом; плоты придуманы, как известно, для сплава тех бревен, из которых они сшиты, но на Амуре на одни из них пристраивают перила и становят рогатый скот, на другие ставят те же перила кругом плота и устраивают самих переселенцев с детьми. Переселенец может на плотах распялить армяк свой или полушубок — и вот ему и от ветра затула, и от дождевой воды сверху, а положит он на пазы плота доски — ему и от речной воды снизу защита. Русский человек закаленный на всяческих невзгодах, и житейских, и климатических, простуды не боится, комфорта не требует: великое счастье для неопытных, непредусмотрительных и недальновидных приставников его... На этот раз на неудобных, безбожных амурских плотах плывут переселенцы по Амуру наугад; в станицах они ничего не находят; привычного варева не имеют, ибо не имеют столько денег, чтобы оплатить варево, изготовляемое амурскими казачками изредка про себя; дождей переселенцы не боятся, речной мокроты тоже — все это для них дело привычное: Бог вымочит их, Бог и высушит; к тому же весеннее солнышко во всей своей яркости в верховьях реки; на проходе по среднему течению — солнышко разыгралось во всю свою летнюю, боевую силу; а на