Собрание сочинений в семи томах. Том 5. На Востоке - Сергей Васильевич Максимов

Мальчишки бегут мимо меня в рваных рубашонках.

— Бедно же живут казаки: вон и ребят одеть не могли...

— Один казак всю зиму ходил в одной и той же рубахе; да я уж глядел-глядел: дал свою казенную. Нам по три рубахи выдали. (Рассказчик из гарнизонных солдат Владимирского батальона, в сынках у бедного казака, который-де ведет свои дела еще кое-как.)

— Всю, батюшко, лопотинку за хлеб маньчжурам (орочонам) отдали. Так дошли, что и холодно и голодно было. А теперь вот новое горе: без соли сидим. И рыбы промыслишь, да не станешь ее есть без соли. Ладно вот, еще хоть скотинка-то мало-мало держится: которая благополучно дошла да устоялась, та и хорошая, за ту и руками и ногами хватаемся — бережем, значит.

— А не рожает она уродов, с зобами?

— Этим Бог миловал. Овцы, почесть, извелись: собаки перегрызли. Господа проезжали тут у нас: злющих каких-то собак оставили; дали приплод. Презлые собаки стали и все какие-то несвычные. Про медведей и волков не слыхать. Белок очень много: на крышах домов зачастую бегают. Да теперь и тех стало меньше: удаляются. Тигров видали в стороне, а к деревне они не подходили. Водятся барсы. Один плыл через Амур, увидал казаков в лодке — поплыл на них за лодкой. Казак один выстрелил в него из винтовки: сказывают, подле сердца попал. На том и успокоились, а сами спешили угребать и плыть верст тридцать; барс до половины плыл за ними, а там и пропал. Пристали казаки к берегу, стали теплину разводить. Один из ихных бежит и кричит: «Барс-от, братцы, здесь!» Что врешь-то, мол, не путное. «Ей-богу, слышь, здесь: подите — посмотрите». Приходят и видят: лежит, распластался — мертвый. Лежит в пади подле самого того места, где наши огонь развели. Их, надо быть, искал и наслеживал, да не дошел: вот какой живущий. Рану подле самого сердца нащупали.

У станицы Пасековой начинается первый строевой лес, растущий не дальше 4-6 верст. Пашни в этой станице разведены за версту повыше и по ту сторону реки Хингана, потому что сзади селения потянулся в гору густой орешник, и все станичное место имеет вид восходящего возвышения, как подошва Хингана.

Станица Раддевка прислонилась к двум горам — отрогам Хингана, между которыми образовалась падь: каменистая, с пещерами — как выразились казаки. Поля пошли влево, вверх по реке, по низменности. Избы бревенчатые; станица большая: место выбрано удачно. Хинган правого берега невысок; одинаковы с ним горы и левого берега. Казаки распахали пашню; осенью (с Покрова) ходили в хребты за соболями (штук около 200 упромыслили). Скот станичный несколько подошел, потому что проходивший в прошлом году скот все потравил: и траву, и сено. Особенно туго и трудно поправляется тот скот, который приплавлен был на казенных паромах. Всходы по весне были хороши, но теперь хлеб в стрелу пошел оттого-де, что все засуха стоит, ни одного дождя не видали. Из зверей — белок стало меньше: «оттого-де, что в прошлом году был малый урожай на кедровые орехи». Много волков: обижают (режут) скотину, особенно в настоящее весеннее время. Охотясь по зимам, видали следы тигров и барсов, но немного...

Ст. Помпеевская (по-казацки Панфеева) разбросана по косогору и — по словам казаков — не на удобном месте.

— Где у вас поля? — спрашивал я у них.

— А по пади вправо да туда дальше верст за восемь. Места нехорошие, потому что камней очень много. Вот хлопотали два года, а только по десятине на дом и успели заготовить. А земля очень хорошая: черноземина такая, что вон в Ратьбинском (в Раддевке) по залежам пашут. Хорошо бы пахать по пади на правом берегу: там и камней, почесть, совсем нет, так вишь земля-то, сказывают, не наша. По реке трава родится хорошая: сена нагребли на целую зиму. Одно неладно: в прошлом году много лошадей пало от сильной гоньбы; в первой-от год гоньбы меньше было — и скот поправился, в тело вошел.

Строевой лес верстах в 14-15 от станицы: крупный кедровник.

Следующая станица в Хингане — Поликарпова, несет все тяжести неудачно выбранного места: ни скотины некуда выпустить (лес черно березовый густ, луговинки малы и ничтожны), ни огородов распахать (те же препятствия).

— Студено было: всего скота познобили. Место открытое, круглые сутки ветры дуют.

К станице подошла высокая каменистая сопка, но она нисколько станицы от ветров не защищает.

— Пахать совсем негде: вот и семенной хлеб привезли. Кабы туда нам переселиться али бы вот верст за 15 отсюда (места хорошие!) — жить бы можно.

— Хотим на ту сторону перебраться, и начальник советовал.

— Мы на том берегу все лето лоньского году прожили и сена там накосили. Так и того боимся, чтобы не прогнали: чужое место. А здесь выпустил скотину, да и гляди — не ушла бы, а уйдет — пропадает; кругом чаща да орешник.

В прошлом году одну лошадь зарезал тигр верстах в полутора от деревни.

— Прибежал я туда (искал ее); смотрю — весь пестрой, жрет — и до половины съел, а хвостище у него длинной, да толстой, что полоз от саней. Дал я драла назад — не то станешь делать.

— Скудно живем: вот старику и укусить нечего. Хочу ему из семенного хлеба дать — все приели.

Смотрю: собралась ко мне вся станица с просьбой похлопотать перевести их на другое место.

— А здесь не сживешь — тяжело очень и гнуса всякого много: змеи, крысы одолели. Реки нынче мелкие; рыбы дали мало, да и, совсем, почесть нету. Вон взять пониже-то: Белую али Быструю...[11] Есть у нас и орехи грецкие, виноград растет по берегам-то, да что в них толку-то?! И не глядел бы. Хлеб нам из своей стороны (с Аргуни, из острога) везли: так сложили, слышь, в Низменной, а к нам не спущают. Сказывают, что будто уж его там и порешили. Не знаем мы, как и жить. А еще, сказывают, десять семей селить хотят. Мы дома свои перенесли уж на зады, за лесок, а то, где теперь стоит, место неладное, всю зиму студило. Там словно и вольготнее будет, потеплее — соболя кругом нас очень довольно, и соболь хороший, так опять же некогда ходить за ним: окодо дому дела много. Распахиваешь-распахиваешь, а не много наготовишь. Очень трудна земля, и